Гражданская война 49 – 45 гг. до н.э. (Утченко С. Л.)

Начало войны

Гражданская война, ее ход и основные этапы освещены в источниках значительно полнее и разностороннее, чем военные действия в Галлии. Конечно, речь идет, как правило, о более поздних авторах и свидетельствах: современны событиям лишь «Записки о гражданской войне» самого Цезаря да корреспонденция Цицерона. Впрочем, от последней мы и не вправе ждать систематического или хотя бы последовательного изложения событий. Что же касается «Записок», то хотя они и представляют подробное изложение хода военных действий за первые два года, но зато отличаются крайним субъективизмом в оценке обстановки. Цезарю теперь в гораздо большей степени, чем во время галльских походов, требовалось убедить своих сограждан, своих современников в том, что почин в междоусобной войне принадлежал не ему, что война была ему навязана, что он всегда был готов к переговорам и уступкам и не исключал возможности мирного варианта даже после того, как военные действия фактически начались. Эта тенденция самореабилитации особенно ощутима в первых главах книги, приводя, как мы уже могли в том убедиться, к отдельным, мягко говоря, неточностям.

Как же, однако, развивались события на раннем этапе войны, после перехода через Рубикон? Аримин был захвачен в ту же ночь, на рассвете. Цезарь не встретил здесь никакого сопротивления. В Аримине его ожидали бежавшие к нему народные трибуны. Возможно, что с их участием он провел новую военную сходку. Не менее вероятно и то, что надобность в ней уже отпала.

Известие о взятии Аримина достигло Рима 16 января, а буквально на следующий день распространились слухи о занятии войсками Цезаря также Пизавра, Анконы, Арретиума. В городе началась паника. Было спешно созвано заседание сената, Помпея потребовали к ответу. Где его войско? Один из сенаторов упрекал его в обмане, другой злорадно советовал «топнуть ногой». Становилось ясно, что Помпей в данный момент не располагал достаточными военными силами. Возникло даже предложение направить делегацию к Цезарю, кстати говоря поддержанное Цицероном. Однако предложение не прошло, и после ожесточенных дебатов по инициативе Катона было принято решение вручить верховное командование Помпею на том основании, что «виновник этих великих бед должен сам положить им конец».

Но Помпей реагировал на это решение несколько странным образом. Неожиданно для всех он заявил, что пришел к выводу о необходимости покинуть Рим, призвал магистратов и сенаторов последовать его примеру, добавив, что тех, кто не откликнется на этот призыв, он будет считать врагами отечества и приверженцами Цезаря. Кстати, такой неуклюжий политический ход дал возможность Цезарю сразу же провозгласить, что всех тех, кто воздержится и ни к кому не примкнет, он, наоборот, будет считать своими друзьями.

Помпей покинул Рим 17 января, консулы и значительная часть сенаторов — на следующий день. Отъезд, вернее, бегство было столь поспешным, что не успели совершить полагающихся по случаю войны жертвоприношений, не успели вывезти государственную казну. Даже из собственного имущества хватали лишь то, что попадалось под руку. Бежали в суматохе, потеряв голову, и те, кому ничто не угрожало, и те, кто всегда поддерживал Цезаря. Город, по выражению Плутарха, «казался подобным судну с отчаявшимися кормчими, носящемуся по волнам и брошенному на произвол слепого случая».

Цезарь тем временем еще оставался в Аримине. Сюда к нему прибыли претор Росций и Луций Юлий Цезарь-младший, помпеянец. Они передали некоторые пожелания Помпея, правда сформулированные довольно невнятно. Цезарь почел своим долгом направить ответ, в котором снова подчеркнул полную готовность распустить войско одновременно с Помпеем, а после этого принять участие в выборах, не нарушая обычного порядка. Он выдвигал также предложение о личной встрече, придавая ей решающее значение.

Посредники вернулись к Помпею и консулам 23 января, застав их уже в Капуе (или Теануме). Однако и на сей раз предложения Цезаря не нашли благоприятного приема: после их обсуждения были выдвинуты условия, заведомо для Цезаря неприемлемые. Очевидно, большую роль сыграло то обстоятельство, что за день до появления в Капуе посредников туда прибыл Лабиен, авторитетно сообщивший о слабости и ненадежности цезарева войска, чем и воодушевил Помпея.

Тит Атий Лабиен, герой галльской войны, один из самых знаменитых легатов Цезаря, был, насколько нам известно, единственным видным офицером, изменившим своему верховному командующему. Причина этой измены не совсем ясна. Цезарь ему очень доверял, по окончании военных действий оставил его наместником Ближней Галлии и долгое время не хотел придавать значения ходившим слухам о его связях с враждебным лагерем. Высказывалось предположение о якобы ущемленном честолюбии Лабиена, но, пожалуй, более правдоподобна мысль о том, что Лабиен мог быть давнишним сторонником Помпея: ведь оба они родились в Пицене, а Помпей всегда пользовался там большим влиянием.

Цезарь между тем не терял времени. Так как условия, выдвинутые Помпеем и консулами, сводившиеся опять-таки к тому, что он. Цезарь, должен вернуться в Галлию и распустить войска раньше, чем сделает то же самое Помпей, его абсолютно не устраивали, то он направил Куриона с тремя когортами в Игувий, а сам с остальными когортами 13-го легиона двинулся к Ауксиму. Ни в том, ни в другом городе войска Цезаря не встретили сопротивления, а претор Терм, командовавший гарнизоном Игувия, и Аттий Вар, занимавший тремя когортами Ауксим, вынуждены были бежать. Вар пытался вывести из города часть гарнизона, но был настигнут отрядом Цезаря. Дело, однако, до серьезного сражения не дошло: солдаты Вара разбежались, бросив своего командира на произвол судьбы.

Выступив из Ауксима, Цезарь быстро прошел через всю Пиценскую область. Здесь он тоже почти не встретил сопротивления, несмотря на то что помпеянцев среди местной знати было немало. Даже из города Цингула, основанного Лабиеном и отстроенного на его средства, к Цезарю прибыла делегация, изъявившая готовность выполнить все его пожелания. Тем временем подоспел 12-й легион, вызванный из Трансальпийской Галлии, и Цезарь, располагая теперь двумя легионами, легко овладел Аскулом Пиценским — главным городом области.

Для Помпея и его сторонников наступил, казалось, тот решающий час, правильно используя который можно было еще сделать вовсе не безнадежную попытку отстоять Италию. Дело в том, что военные силы помпеянцев сосредоточились к этому времени в двух местах: в Кампании и Апулии, т. е. на юге, под командованием самого Помпея, и в средней Италии, в Корфинии, где их собрал старый противник Цезаря, только что назначенный его преемником по управлению Галлией, — Домиций Агенобарб. Все зависело теперь от объединения этих сил, что прекрасно понимал Помпей и на чем он решительно настаивал.

Однако такого объединения не произошло, и причина этого рокового просчета не совсем ясна. Домиций Агенобарб действительно намеревался выступить на соединение с Помпеем, но затем почему-то передумал, остался в Корфинии, стал готовиться к обороне и даже обратился к Помпею, требуя от него помощи и подкреплений. Возможно, что Цезарь появился со своим войском гораздо быстрее, чем ожидал его противник, и таким образом стремление Домиция к активным действиям было сразу же парализовано. Во всяком случае Цезарь беспрепятственно расположился лагерем под Корфинием и приступил к правильной осаде города.

Казалось, осада грозила затянуться. Но помог неожиданный и вместе с тем весьма характерный случай. Цезарь получил известие, что жители Сульмона, города, расположенного в семи милях от Корфиния, сочувствуют ему. Тогда в Сульмон был направлен Марк Антоний с пятью когортами, и жители города, открыв ворота, вышли с приветствиями навстречу цезаревым войскам. Вскоре после этого (около 19 февраля) пал и Корфиний, где под командованием Домиция находилось 30 когорт, причем солдаты и жители города сами захватили Домиция при попытке к бегству к выдали его Цезарю. Таким образом, осада Корфиния продолжалась всего семь дней.

Важно отметить, что после взятия Корфиния, пожалуй, впервые в ходе гражданской войны чрезвычайно наглядно, демонстративно и в довольно широком масштабе Цезарем была осуществлена его «политика милосердия», его лозунг dementia. Он распорядился вызвать к себе всю верхушку города — сенаторов, всадников, военных трибунов, всего 50 человек, в том числе Домиция Агенобарба, консула Лентула Спинтера, квестора Квинтилия Вара и др., и, попеняв на проявленную ими неблагодарность, отпустил всех невредимыми. И хотя почти все помилованные оказались затем в лагере Помпея и продолжали борьбу, тем не менее слух о таких действиях Цезаря распространился по всей Италии.

Помпей, узнав о падении Корфиния, направился в Канусий, а оттуда в Брундизий, где должны были собраться войска нового набора. Он, очевидно, уже принял решение о переправе на Балканский полуостров и спешил выполнить необходимые приготовления. Во всяком случае, когда Цезарь, выступив из Корфиния 21 февраля, попытался установить связь с консулом Лентулом и отвлечь его от Помпея, оказалось, что оба консула и часть войска уже переправлены Помпеем в Диррахий. Справедливость требует отметить, что Цезарь сделал еще две попытки добиться личной встречи и переговоров с Помпеем, но тот, ничего не ответив в первом случае, после вторичного демарша Цезаря заявил, что поскольку консулы отсутствуют, то нет возможности вести переговоры.

Цезарь подошел к Брундизию 9 марта со своим войском, к этому времени выросшим уже до шести легионов. Он начал осадные работы, кроме того, хотел затруднить Помпею пользование гаванью; однако это ему не удалось, и Помпей с оставшейся частью войска 17 марта погрузился на вернувшиеся из Диррахия суда и тоже переправился на Балканский полуостров. Почти весь наличный флот оказался в его распоряжении. Так как по этой причине Цезарь не смог тотчас же преследовать своего противника, то ему пришлось ограничиться укреплением приморских городов, где он и разместил новые гарнизоны.

Итак, Цезарь за шестьдесят дней стал господином всей Италии, причем, как с удовольствием отмечает Плутарх, «без всякого кровопролития». Поведение Помпея, наоборот, вызвало крайнее недовольство современников. И хотя тот же Плутарх говорит, что отплытие Помпея некоторые считали весьма удачно выполненной военной хитростью, вместе с тем он подчеркивает, что сам Цезарь выражал удивление, почему Помпей, владея хорошо укрепленным городом, ожидая подхода войск из Испании и, наконец, господствуя на море, тем не менее оставил Италию.

Особенно горькое разочарование переживали сторонники Помпея. Корреспонденция Цицерона дает яркое представление о подобных чувствах и настроениях. Цицерон вернулся из своей провинции 4 января 49 г., т. е. накануне перехода Цезаря через Рубикон, и с первых же дней вспыхнувшей войны его тревожило и смущало поведение Помпея. Сначала он еще довольно осторожно высказывался по поводу того, что Помпей «слишком поздно начал бояться Цезаря», затем он явно неодобрительно и даже насмешливо сравнивал его с Фемистоклом, а в конце января прямо говорил о неспособности Помпея как военачальника.

Чем дальше, тем резче и решительнее становятся критические отзывы Цицерона, растет его разочарование. «Наш Помпей ничего не сделал разумно, ничего храбро, наконец, ничего, что не противоречило бы моим советам и моему авторитету», — пишет он во второй половине февраля, а еще через несколько дней: «У меня есть от кого бежать, но мне не за кем следовать», причем в этом же письме говорится о намерении Помпея покинуть Италию как о предательстве «нашего дела».

И наконец, в письме к Аттику от 24 февраля дана как бы итоговая оценка всех действий Помпея: «Он вскормил Цезаря, он же вдруг качал его бояться, ни одного условия мира не одобрил, для войны ничего не подготовил, Рим оставил, Пиценскую область потерял по своей вине, в Апулию забился, наконец, стал собираться в Грецию, не обратившись к нам, оставив нас непричастными к столь важному и столь необычному решению».

Вместе с тем Цицерон до самого последнего момента все же рассчитывал на какую-то возможность переговоров и даже примирения соперников. И только когда Помпей окончательно предал «наше дело» и отправился в Диррахий, он понял полную бесперспективность своего посредничества. Но теперь ему надо было решать вопрос о себе, о своей позиции, о том, к кому он примкнет, тем более что Цезарь в данный момент считал совсем не лишним заручиться его содействием.

После Брундизия Цезарь направился в Рим. Здесь его ожидали с трепетом. Это относится в первую очередь к сенату, вернее, к тем представителям сенатского «болота», которые и не хотели уезжать, и боялись оставаться. По дороге в Рим Цезарь сначала в письме, а затем при личной встрече убеждал Цицерона вернуться и принять участие в заседании сената, назначенном на 1 апреля. Цицерон отклонил это предложение, чем, конечно, вызвал недовольство своего могущественного собеседника.

Намеченное заседание все же состоялось, и Цезарь выступил на нем с речью. В этой речи он пытался доказать сенаторам, что все предпринятые им действия были вызваны несправедливостью и обидами со стороны его врагов. Он предложил сенату сотрудничать с ним в деле управления государством, дав понять, однако, что в случае отказа или нежелания обойдется и без такого сотрудничества. В заключение Цезарь снова говорил о том, что следует направить посольство к Помпею и вступить с ним в переговоры.

Предложение о посольстве было принято, но осталось невыполненным: не нашлось желающих отправиться к Помпею в качестве послов, сенаторы помнили его угрожающее заявление по адресу тех, кто не покинет Рима, а кроме того, и не доверяли искренности намерений Цезаря. В это же время произошел знаменитый инцидент с государственной казной. Цезарю были нужны деньги для дальнейшего ведения войны, и потому он, естественно, решил не отказываться от того, что столь неожиданно оказалось предоставленным в его распоряжение самими же его врагами. Но здесь он натолкнулся на сопротивление народного трибуна Цецилия Метелла. Тем не менее Цезарь приказал взломать двери казнохранилища, а Метеллу даже пригрозил смертью, добавив, что ему гораздо труднее это сказать, чем сделать.

Но то был единственный случай, когда Цезарь прибегнул к насилию. Верный своей политике милосердия, он твердо держался избранного им пути. Не только ничего не напоминало об угрозе проскрипций, наоборот, за это время (или вскоре после отъезда Цезаря) Марк Антоний провел через комиции закон о восстановлении в правах детей тех, кто при Сулле попал в списки проскрибированных. Что касается населения Рима в широком смысле слова, то, видимо, после появления Цезаря были организованы хлебные раздачи и каждому жителю города выдан (или по крайней мере твердо обещан) денежный подарок.

Пробыв на сей раз в Риме всего шесть-семь дней, Цезарь сам не проводил каких-либо законодательных мероприятий, тем более что он, как проконсул, даже не имел на это права. Скорее всего он был занят гораздо более неотложной задачей — укреплением тылов. Он разослал по важнейшим и ближайшим провинциям — Сицилии, Сардинии, Галлии — своих уполномоченных, которые должны были сменить наместников, направленных туда сенатом, например Катона в Сицилии или Домиция в Галлии. Собираясь оставить Рим, Цезарь поручил руководство городскими делами претору М. Эмилию Лепиду, а управление Италией и командование находившимися здесь войсками трибуну Марку Антонию как своему легату. Все это было лишь подготовкой к решающему шагу по обеспечению тыла — к походу в провинцию самого Помпея, т. е. в Испанию.

Выступив из Рима в первых числах апреля, Цезарь еще по дороге узнал о том, что Домиций Агенобарб, взятый им в плен в Корфинии, а затем милостиво отпущенный, направлен Помпеем для занятия города Массилии. И действительно. Цезарь со своим войском и Домиций в сопровождении большой свиты из клиентов и рабов подошли к Массилии почти одновременно. Сначала члены местного сената, так называемые пятнадцать первых, заявили Цезарю о своем намерении сохранять нейтралитет, но затем очень быстро выяснилось, что они не только весьма охотно приняли Домиция, но и назначили его комендантом города. Возмущенный таким вероломством, Цезарь решил обложить город с суши и моря, построив даже для этой цели специальную флотилию. Сам он двинулся дальше, а руководство всеми осадными операциями передал Дециму Юнию Бруту и Гаю Требонию.

В «Записках о гражданской войне» детально излагается ход испанской кампании, причем с явным упором на чисто военную сторону дела, с описанием отдельных сражений и даже незначительных стычек. Но так как испанская кампания, если брать гражданскую войну в целом, имеет отнюдь не первостепенное значение, то едва ли есть смысл останавливаться на ней слишком подробно.

Цезарю пришлось в основном вести борьбу против двух легатов Помпея — Луция Афрания и Марка Петрея. Военные действия сосредоточились в районе города Илерда. Вначале они развивались не очень успешно для Цезаря. Был даже такой момент, когда бурным течением реки Сикарис оказались разбиты и снесены мосты, а Цезарь со значительной частью своих войск очутился чуть ли не в положении осажденного, отрезанного от продовольствия, от подкреплений.

Афраний и Петрей уже направляли победные реляции в Рим. Как пишет об этом сам Цезарь, здесь многие считали, что война почти окончена, и спешили в дом Афрания с поздравлениями. Кое-кто из числа сенаторов, пока остававшихся в Риме, решил, что наконец-то пробил час принять окончательное решение и перебежать к Помпею. В числе их был и Цицерон. Несмотря на мольбы и заклинания Целия Руфа, письма самого Цезаря, наконец, наперекор прямому запрету Марка Антония 7 июня он тоже переправился в Грецию.

Тем временем положение Цезаря изменилось к лучшему. Ему удалось примерно в 30 километрах от своего лагеря тайно от противника навести через реку мост и таким образом обеспечить снабжение армии продовольствием. В это же время пришло известие из-под Массилии: флот Децима Брута нанес чувствительное поражение эскадре массилийцев, пытавшихся прорвать блокаду. Но решающее значение имел тот факт, что сначала пять крупных испанских общин, расположенных к северу от Ибера (Эбро), перешли на сторону Цезаря, а затем к ним примкнуло еще несколько более отдаленных общин. Вероятно, на такое решение оказали влияние не только текущие события, но и та добрая слава, которая сопровождала имя Цезаря еще с тех пор, когда он, как пропретор Дальней Испании, освободил население от контрибуции, наложенной в свое время Метеллом Пием.

Во всяком случае положение изменилось настолько, что Афраний и Петрей решили отступить в область кельтиберов, где, кстати сказать, позиции помпеянцев были значительно сильнее. Однако Цезарь, умело маневрируя, сумел отрезать противнику путь к Иберу и вынудил в конечном счете вражеское войско вернуться в район Илерды. Здесь ему удалось окружить врагов в безводной местности, и, не дав ни одного крупного сражения, избегая лишнего кровопролития, Цезарь вынудил Афрання и Петрея капитулировать.

Собственно говоря, вопрос о капитуляции был в значительной мере решен самими солдатами. Еще до того, как войско помпеянцев оказалось в безнадежном положении, происходили неоднократные сцены братания, причем в лагерь Цезаря являлись не только солдаты, но и офицеры и даже вожди некоторых испанских общин, которых Афраний держал в своем войске в качестве заложников. Петрей пытался самыми решительными средствами и торжественным возобновлением воинской присяги восстановить дисциплину, но ему это удалось лишь на самый короткий срок, 2 августа состоялись переговоры с Цезарем, и окруженное войско должно было пойти на все его условия.

Эти условия оказались, в особенности для солдат, вполне приемлемыми. Цезарь потребовал лишь роспуска армии и оставления провинции. Было договорено, что солдаты, живущие в самой Испании, распускаются немедленно, остальные же — у реки Вара, протекавшей по границе между Испанией и Галлией. Чтобы довести войну в Испании до конца, следовало еще решить вопрос о Дальней Испании — провинции, которой управлял в данное время Марк Теренций Варрон, знаменитый ученый-энциклопедист. Его позиция была сначала не очень определенной, или, как иронически замечает Цезарь, он «колебался по мере колебания счастья», и, когда дела оборачивались как будто не в пользу Цезаря, он даже начинал готовиться к борьбе против него.

Однако пока шла эта подготовка, ситуация, как известно, изменилась. Варрон направился было с двумя легионами в Гадес, где он хотел сосредоточить войска, суда и провиант. Но прежде чем он туда дошел, вся провинция, все общины и города, в том числе Гадес, перешли на сторону Цезаря. Один из его легионов дезертировал. Тогда Варрону не осталось ничего другого, как передать оставшийся легион офицеру, намеченному Цезарем, а самому с изъявлением покорности явиться в Кордубу, куда специальным эдиктом Цезаря были вызваны все представители местных властей.

В Кордубе, на народном собрании, в торжественной обстановке, Цезарь выступил с речью и благодарил всех тех, кто оказал ему содействие и помощь. Ряду общин он определил награды от имени государства или от себя лично. Из Кордубы он отправился в Гадес, а из Гадеса в Тарракон, где его уже ожидали посольства от Ближней Испании. Здесь он провел такое же торжественное собрание и снова наградил ряд общин и городов. Однако считать кампанию полностью завершенной было преждевременно: кроме дел в Испании оставалась еще Массилия.

Хорошо укрепленный город стойко сопротивлялся в течение полугода. И хотя массилийцы потерпели неудачу еще в одном морском сражении и несли большие потери при неоднократных вылазках, они капитулировали лишь тогда, когда их положение стало абсолютно безнадежным. Домицию Агенобарбу и на сей раз удалось спастись: он бежал на быстроходном корабле. Цезарь принял капитуляцию Массилии. Условия, им продиктованные, нельзя считать чрезмерно суровыми: массилийцы должны были выдать все вооружение, флот, городскую казну, получали в качестве гарнизона римский легион, но зато сохраняли в целости свой город и свое независимое, хотя бы формально, положение. Цезарь пошел на это «во внимание к славному имени города и его древнему происхождению».

Еще под стенами Массилии Цезарь узнал о том, что Эмилий Лепид по уполномочию народного собрания провозгласил его диктатором. Это было очень важное известие, так как диктатор помимо всего прочего имел право созывать комиции для проведения консульских выборов, к чему Цезарь в данное время питал особый интерес. Конечно, назначение диктатора всего лишь городским претором нельзя было считать вполне обычным явлением, но все же прецеденты существовали.

Не все известия, поступавшие к Цезарю в эти дни, были столь же приятны. Так, стало известно, что, после того как Катон покинул Сицилию, а Курион беспрепятственно высадился на острове с четырьмя легионами, он, видимо опьяненный легкими успехами и недооценивая силы противника, отправился в Африку, причем взял с собой лишь два легиона и 500 всадников. Здесь ему пришлось столкнуться с П. Атием Варом, который бежал в Африку после Ауксима и по поручению Помпея готовился к военным действиям против Цезаря. Сначала дела Куриона пошли блестяще, он одержал победу над войском Вара, был даже провозглашен императором, но затем в сражении у реки Баград с подоспевшим на помощь Вару нумидийским царем Юбой потерпел решительное поражение и сам погиб в бою.

Кроме того, в морской битве у берегов Иллирии Долабелла потерял весь свой флот (40 кораблей), а поспешивший ему на помощь Гай Антоний, брат трибуна, был заперт и окружен помпеянскими вождями Октавием и Скрибонием на иллирийском острове Курикте, в результате чего ему со всем его войском (15 когорт) пришлось сдаться на милость победителей. Эти неудачи, как в Африке, так и в Иллирии, осложняли положение и даже ставили под вопрос успехи испанской кампании, так как теперь нельзя было считать, что Испания надежно защищена от возможного вторжения из Африки, равно как Цизальпинская Галлия — от вторжения из Македонии.

И наконец, при возвращении войск Цезаря в Италию произошел небывалый до сих пор случай — восстание в Плацентии 9-го легиона. Солдаты требовали обещанного вознаграждения, считая, что поход намеренно затягивается, дабы избежать его выплаты. Цезарь срочно прибыл из Массилии в Плацентию, разъяснил положение и заявил бунтовавшим солдатам, что он проведет децимацию легиона (т. е. казнь в строю каждого десятого по фронту) на основании старых «отеческих законов».

Это произвело такое впечатление, что, по словам Аппиана, «поднялся вопль всего легиона, и командиры его, упав на колени, умоляли Цезаря о пощаде». Цезарь долго не соглашался отменить свое решение, наконец распорядился подвергнуть децимации только 120 человек, которые были названы ему как главные зачинщики. Итак, следовало казнить 12 человек. Но оказалось, что один из них оговорен своим центурионом ложно. Тогда по приказу Цезаря вместе с остальными был казнен не этот ложно обвиненный солдат, а оговоривший его центурион.

Все эти события заставляли Цезаря спешить в Италию, спешить с проведением ряда как военных, так и политических мер для укрепления собственного положения и для того, чтобы подготовиться к решающей схватке.

Балканская кампания. Битва при Фарсале

Прибыв в Рим в конце ноября 49 г., Цезарь вступил в права диктатора. В данном случае он не стремился к сохранению этой экстраординарной магистратуры, но был лишь заинтересован в тех возможностях, которые предоставляла власть диктатора для подготовки и проведения консульских выборов. Из мятежного проконсула, каким он все же оставался в глазах многих римлян, ему необходимо было превратиться в законно избранного высшего магистрата. Поэтому Цезарь воспользовался диктаторской властью на очень недолгий срок, всего лишь на те одиннадцать дней, что он провел в Риме.

Но зато эти одиннадцать дней прошли не напрасно. На состоявшихся комициях консулами были избраны сам Цезарь и Публий Сервилий Исаврпк, сын того Сервилня, под началом которого когда-то в годы своей молодости служил Цезарь. Были избраны и другие должностные лица (в основном сторонники Цезаря!), заполнены образовавшиеся за последнее время вакансии в жреческих коллегиях. Цезарь также не преминул провести праздник в честь Юпитера Латиария, традиционный праздник, который в начале текущего года не состоялся вследствие бегства консулов.

За те же одиннадцать дней был проведен ряд законодательных мероприятий. Народное собрание приняло решение о даровании гражданских прав транспаданцам, что фактически приводило (впервые!) к распространению права римского гражданства на целую провинцию (тем более, что Цнзальпинская Галлия пока еще оставалась на положении провинции). Гражданские права были дарованы и жителям Гадеса, что тоже можно считать первым примером распространения прав муниципия на провинциальный город. Кроме того, внеся в народное собрание соответствующие предложения через преторов и народных трибунов, Цезарь добился возвращения из изгнания осужденных в консульство Помпея.

Но пожалуй, наибольшее значение имел закон, рассчитанный на восстановление кредитных отношений и хозяйственной деятельности, нарушенной первыми же месяцами гражданской войны. Как отмечает сам Цезарь, «во всей Италии упал кредит и прекратилась уплата долгов». Кредиторы со страхом, а должники с надеждой обращали свои взоры к Цезарю, ожидая, что он, как в свое время Катилина, провозгласит отмену долгов (знаменитый лозунг tabulae novae). Однако Цезарь на сей раз обманул ожидания и тех, и других. Он избрал по существу путь явного компромисса. В соответствии с проведенным им законом назначались третейские судьи (арбитры), которые должны были производить оценку земельных владений и движимого имущества по ценам довоенного времени и сообразно с этой оценкой удовлетворять кредиторов. Кроме того, для оживления денежного обращения восстанавливался в силе старинный закон, запрещавший кому бы то ни было держать наличными деньгами более 15 тысяч денариев (60 тысяч сестерциев).

Перед тем как покинуть Рим, Цезарь провел очередную хлебную раздачу. Кстати, для характеристики настроений, царивших в городе как среди высших, так и среди более широких слоев населения, можно, пожалуй, упомянуть о некоторых фактах. Тесть Цезаря, Луций Кальпурний Пизон, предложил в сенате возобновить переговоры с Помпеем, что, однако, встретило возражения со стороны консула Сервилия. Да и Цезарь, видимо, предпочитал если уж возобновлять переговоры, то только от себя лично, но отнюдь не от имени сената. Тем не менее при его отъезде в собравшейся толпе народа довольно настойчиво высказывались пожелания относительно прекращения войны и примирения с Помпеем.

Соотношение сил противников перед балканской кампанией было следующим. Помпей имел в своем распоряжении почти целый год для подготовки. Он сумел его использовать и собрал большие силы. У западных берегов Греции был сосредоточен огромный флот; 500 боевых кораблей и большое число легких и сторожевых судов. Верховное командование флотом находилось в руках злейшего врага Цезаря, его старого соперника по эдилитету и консульству. Марка Кальпурния Бибула. В Македонии стояло пешее войско, девять легионов; союзные государства и города Востока выслали многочисленные вспомогательные отряды. С двумя легионами спешил на помощь из своей провинции Сирии Квинт Метелл Сципион. Конница Помпея насчитывала 7 тысяч всадников, причем к ним относился, по словам Плутарха, весь цвет римской и италийской молодежи. Помпей лично руководил военными упражнениями своей армии — умение и ловкость пятидесятивосьмилетнего полководца, как уверяет тот же Плутарх, вызывали всеобщее восхищение. Располагая такими огромными силами, Помпей собирался перезимовать со своим войском на иллирийском побережье, где он под защитой флота чувствовал себя спокойно и откуда раннею весной 48 г. легко мог вторгнуться на территорию Италии.

Что касается Цезаря, то его возможности были, по-видимому, не столь блестящими. В его распоряжении находилось примерно двенадцать легионов, но боеспособность частей была далеко не одинакова. Многие участники галльских походов ожидали давно желанного увольнения, да и долгий путь из Испании изнурил солдат; вдобавок в Апулии и в окрестностях Брундизия стояла в этом году сырая и холодная погода. Но самая крупная неприятность заключалась в том, что, когда Цезарь прибыл в Брундизий, он убедился в невозможности переправить все свои наличные силы на Балканский полуостров. Для этого не хватало судов. Но не в его манере было откладывать уже решенное дело: он и на сей раз предпочел внезапность действий долгой и тщательной подготовке. Посадив на имеющиеся суда примерно 20 тысяч человек, он, незамеченный вражеским флотом, 5 января 48 г. благополучно переправился к берегам Эпира.

Желая полностью использовать все выгоды, вытекающие из быстроты и внезапности появления на Балканском полуострове, Цезарь решил предпринять еще одну, теперь уже последнюю, попытку мирных переговоров. Данный момент он находил наиболее подходящим, а общую ситуацию — наиболее благоприятной. Помимо того, он все же помнил напутствие римской толпы и демонстрация миролюбивых устремлений могла быть ему только на пользу.

Нашелся и подходящий человек для такого щекотливого поручения. В качестве посла, который должен был сообщить его предложения Помпею, Цезарь избрал Л. Вибуллия Руфа, дважды попадавшего к нему в плен: в первый раз под Корфинием, а затем в Испании. Суть предложений сводилась к следующему: оба полководца должны наконец сложить оружие и на искушать судьбу. Они оба понесли серьезные потери. Так, если иметь в виду Помпея, то он лишился Италии, Сицилии, Сардинии, обеих Испаний и 13 когорт воинов. Цезарь же потерял африканскую армию Куриона и войска Антония, капитулировавшие под Куриктой. Таким образом, их положение, их силы в данный момент были примерно равны, и эти-то обстоятельства делают вполне возможными и даже желательными переговоры, ибо тот, кому судьба пошлет в дальнейшем перевес, конечно, не захочет и слышать о мире. Поэтому оба полководца должны сейчас дать на военной сходке клятву о роспуске своих войск в трехдневный срок, предоставив подготовку самих мирных условий сенату и народу.

Вибуллий Руф поспешил к Помпею, стремясь не столько выполнить деликатное поручение, сколько как можно быстрее известить Помпея о самом факте появления Цезаря с войском. Помпей же находился на пути из Македонии к Аполлонии и Диррахию. Узнав теперь о приходе Цезаря, он ускорил продвижение своих частей, дабы не дать Цезарю возможности захватить города на западном побережье. Но и Цезарь, конечно, не терял времени впустую. Высадив солдат, он буквально в ту же ночь отправил корабли обратно в Брундизий для доставки остальных легионов и конницы. Однако этот рейс оказался несчастливым. Марк Бибул, досадуя на то, что уже один раз он упустил Цезаря, подстерег возвращавшийся флот, уничтожил его и установил строжайшую охрану и контроль над всем побережьем.

Но тем не менее Цезарь и часть его войска все же находились на территории Балканского полуострова. Стремясь прежде всего к тому, чего и опасался Помпей, а именно к занятию приморских городов, Цезарь уже в день высадки направился к Орику. Комендант города, назначенный Помпеем, пытался организовать сопротивление, но гарнизон и жители категорически воспротивились этой попытке, и город сдался, за что и был пощажен. Точно такая же история повторилась с Аполлонией, а затем и с другими приморскими городами Эпира.

Узнав об этих событиях, Помпей начал опасаться за Диррахий и, для того чтобы попасть туда раньше Цезаря, шел и днем и ночью, так что даже возбудил недовольство своих солдат. Но ему все же удалось опередить Цезаря, и он, перейдя реку Апс, расположился лагерем вблизи Диррахия. Когда туда подошел Цезарь, ему уже не оставалось ничего лучшего, как разбить свой лагерь на другом берегу реки. Противники расположились надолго, с намерением перезимовать, что в данном случае вполне устраивало Цезаря, поскольку он все равно должен был ждать прибытия легионов из Италии.

Однако перспективы в этом смысле были пока малоблагоприятны. Цезарю даже пришлось один раз отменить срочным распоряжением переправу уже после того, как корабли с войсками вышли из гавани Брундизия. Это спасло не только корабли, но и армию от верной гибели. Флот Бибула безраздельно господствовал на море, хотя Цезарю в свою очередь удалось отрезать его от суши, от ближайших баз снабжения. Но морская блокада тем не менее никак не ослабевала, во всяком случае до тех пор, пока не заболел и не умер командующий флотом Марк Бибул.

Тем временем стал известен ответ Помпея на мирные предложения Цезаря. Он, конечно, был отрицательным, поскольку снова предлагалось перевести борьбу в русло политических отношений, что если и сулило какие-то выгоды, то лишь для одного из соперников. Поэтому Помпей заявил, что для него нетерпима даже самая мысль сохранить жизнь и права как бы по милости Цезаря. Но последний, не желая, по его собственным словам, отказаться от надежды на мир, решил использовать другой путь, или, говоря точнее, «испанский вариант». Дело в том, что в результата длительного противостояния обоих лагерей между солдатами неизбежно начали завязываться какие-то отношения. Цезарь учел это обстоятельство и поручил одному из своих легатов обратиться с мирными предложениями непосредственно к войску противника. Был даже намечен день для переговоров, с обеих сторон сошлось множество народа, но эта «мирная акция» оказалась сорвана тем, что от имени помпеянцев выступил Лабнен, который держал себя надменно и грубо, а под конец прямо заявил, что о мире не может быть и речи, пока им не выдадут голову Цезаря.

Положение осложнялось. Зима уже подходила к концу, а корабли с легионами из Брундизия все еще не прибывали. Считая, видимо, ситуацию крайне опасной, Цезарь рискнул на отчаянно смелый шаг. Он решил лично отправиться в Брундизий, чтобы самому вывезти оттуда войска. Глубокой ночью, тайно, переодетый в одежду раба, он взошел на небольшой корабль, который должен был по реке выйти в море. Однако разыгралась сильная буря, особенно в устье реки, где ее воды сталкивались с морским приливом. Кормчий, видя свое бессилие совладать со стихией, приказал матросам повернуть обратно. Тогда Цезарь решил, что наступил момент открыться, и выступил вперед, обратившись к кормчему со своей очередной исторической фразой: «Смелее, ты везешь Цезаря и его счастье!» Но тем не менее пришлось повернуть обратно.

Насколько правдоподобен этот рассказ, судить, конечно, трудно. Но если смелая попытка и окончилась неудачей, то удалось нечто гораздо более важное: Марк Антоний и Фуфий Кален в соответствии с настоятельными требованиями Цезаря сумели наконец вывести корабли с войском из Брундизия, и 10 апреля на глазах как Цезаря, так и Помпея транспорт проследовал вдоль иллирийского побережья. Высадка произошла неподалеку от Лисса, города, который был многим обязан Цезарю и потому охотно принял Антония и даже снабдил его всем необходимым. И Цезарь и Помпей тотчас вывели свои войска из постоянных лагерей; первый — желая как можно скорее соединиться с Антонием, второй — стремясь предотвратить это соединение. Благодаря умелому маневрированию Антония операция прошла все же успешно; Цезарь мог теперь располагать примерно 34 тысячами человек пехоты и 1 400 человек конницы.

Однако использовать все эти силы только в каком-либо одном месте, например против самого Помпея, было невозможно. Следовало позаботиться как об укреплении тыла, так и о заготовке провианта. Поэтому Цезарю пришлось отрядить часть войска под руководством своих легатов в Македонию, Фессалию и Этолию, тем более что из этих областей к нему явились послы с просьбой о присылке гарнизонов. С некоторыми общинами Цезарь был связан давно, со времени своего активного участия в антисулланских процессах. Кроме того, перед отрядами, направленными в Македонию, стояла еще одна задача: воспрепятствовать подходу тех легионов, которые вел к Помпею из Сирии Квинт Метелл Сципион.

Таким образом и теперь, после прибытия войск из Брундизия, силы, которыми располагал Помпей, почти вдвое превосходили наличные силы Цезаря. Тем не менее последний готов был дать решительное сражение и даже провоцировал на то Помпея. Однако Помпей, считая, видимо, что время работает на него, стойко держался оборонительной тактики. Тогда Цезарь, совершив удачный, хотя далеко не легкий, обходной маневр, сумел отрезать Помпея от Диррахия. Тому не оставалось ничего другого, как перенести свой лагерь на новое, более подходящее место, что он и осуществил.

Помпей разбил теперь лагерь на скалистой возвышенности, неподалеку от морского побережья. Так как военные действия явно затягивались, принимали позиционный характер, то Цезарь решился на смелый и необычный шаг. Он задумал полностью окружить лагерь Помпея полевыми укреплениями. Смелость, необычность плана заключались в том, что армия, меньшая по численности, пыталась взять в кольцо армию значительно более многочисленную. Благодаря напряженной и самоотверженной работе солдат Цезаря задачу эту в общем удалось осуществить.

Позиционная война длилась с конца апреля и вплоть до июля. В лагере Помпея среди его приближенных росло нетерпение; в лагере Цезаря по-прежнему существовали трудности со снабжением. Солдаты вынуждены были печь хлеб из каких-то кореньев, которые они мелко рубили и смешивали с молоком. Иногда они перебрасывали эти хлебцы в лагерь Помпея, крича, что, пока земля родит такие коренья, они не снимут осаду. Говорили, что Помпей, попробовав такой хлебец, ужаснулся, считая тех, кто может довольствоваться подобной пищей, дикими зверями.

В июле участились стычки между противниками. Еще в самом начале месяца Цезарь сделал попытку захватить Диррахий. Попытка не удалась, но одновременно с нею, возможно используя кратковременное отсутствие Цезаря в лагере, помпеянцы атаковали несколько редутов, стремясь прорвать окружение. В результате довольно упорного боя все атаки были отражены, противник понес большие потери. В один из редутов попало около 30 тысяч стрел, а в щите центуриона Сцевы, специально доставленном Цезарю, оказалось сто двадцать пробоин. Цезарь щедро наградил центуриона и перевел его в высший ранг; награждена была и вся когорта, доблестно защищавшая этот редут.

Но все же в середине июля Помпею удалось прорвать линию цезаревых укреплений в самом удаленном пункте от главного лагеря, там, где эта линия подходила к морю. Цезарь считал, что место для прорыва укреплений было указано противнику двумя предателями, двумя братьями из племени аллоброгов, перебежавшими к Помпею. Но как бы то ни было, от плана окружения теперь приходилось отказаться. Тогда Цезарь, стремясь как-то возместить понесенную неудачу, решил атаковать один изолированный легион Помпея, который, по донесениям лазутчиков, сосредоточился во вспомогательном лагере. Он вывел против этого легиона тридцать три когорты. Завязалось серьезное сражение. Но Помпей сумел вовремя подбросить конницу, а затем пять легионов пехоты. Это произвело перелом в ходе боя, войско Цезаря дрогнуло, а затем вспыхнула паника.

Довольно подробное описание этого сражения в «Записках о гражданской войне» не отличается достаточной ясностью. Неблагоприятный перелом объяснен вмешательством судьбы, которая «часто производит огромные перемены благодаря самым незначительным случайностям». Правда, справедливость требует отметить, что Цезарь наряду с этим все же признает свое поражение, признает и то, что от полного разгрома его войско спасла тоже только чистая случайность.

Плутарх и Аппиан, пожалуй, описывают это сражение более драматично. «Рвы наполнились трупами, — пишет Плутарх, — солдаты Цезаря падали подле собственного вала и частокола, поражаемые неприятелем во время поспешного бегства». «Каждый бежал, где кому случилось, без оглядки, не внемля никаким приказам, лишившись стыда и разума», — вторит ему Аппиан. Цезарь пытался остановить бегущих, хватался за знамена, но знаменосцы бросали их в панике, так что неприятель захватил в этот день тридцать два знамени. Во время своих тщетных попыток задержать бегущих Цезарь едва не был убит — один из солдат замахнулся на него мечом (Плутарх) или заостренным древком знамени (Аппиан), но, к счастью, подоспел оруженосец. Помпей, однако, не воспользовался в полной мере своим успехом и не решился вторгнуться в лагерь. Это и спасло армию Цезаря от окончательного разгрома. Но потери были велики: более 1 000 человек пехотинцев и всадников, не говоря уже о моральных последствиях поражения. Сам Цезарь прекрасно понимал все значение случившегося. Недаром в тот же день вечером он сказал, обращаясь к друзьям: «Война могла бы быть сегодня окончена полной победой, если б враги имели во главе человека, умеющего побеждать».

Эта серьезная неудача поставила перед Цезарем вопрос о необходимости изменения всего плана кампании. Какой смысл оставаться в лагере у моря, поскольку на море перевес явно принадлежит противнику, терпеть затруднения со снабжением и фактически находиться на положении осажденного, вместо того чтобы самому осаждать врага? Почему не перенести военные действия в другие области Греции, не подыскать другой, более подходящий, более выгодный для себя театр войны? И Цезарь принимает решение направиться в Фессалию, в Македонию, против Сципиона, рассчитывая, как говорит Плутарх, либо заманить Помпея туда, где тот будет вынужден сражаться в одинаковых с ним условиях, не получая поддержки с моря, либо разгромить Сципиона, предоставленного самому себе.

Решение было принято, за ним, как всегда, безотлагательно последовали действия. Цезарь снялся с лагеря в первую же ночь после сражения, но перед этим он созвал военную сходку и обратился к солдатам с весьма примечательной речью. Она примечательна в том смысле, что прежде всего и больше всего характеризует самого Цезаря. Эта речь не вложена в уста оратора, как принято в античной историографии, каким-то другим автором, а воспроизведена в «Записках о гражданской войне» самим Цезарем. Если эта речь даже и не передает дословно сказанного им, все же бесспорно отражает его отношение и реакцию на события.

Цезарь стремился главным образом ободрить солдат, внушая им, что не следует поддаваться панике из-за одного проигранного сражения, наоборот, надо благодарить судьбу за то, что она дала им возможность почти без потерь занять Италию, покорить обе Испании и, наконец, счастливо и удачно переправиться на Балканский полуостров. «Если не всегда и не во всем бывает удача, то на помощь судьбе должны прийти собственные усилия». В понесенном поражении он, их полководец, не виноват, он, казалось, предусмотрел все, что следует, но иногда и поражение может пойти на пользу, как было, например, под Герговией.

Произнеся эту речь и удалив несколько знаменосцев с их почетной должности. Цезарь отдал приказ о выступлении, несмотря на то что многие солдаты и офицеры считали нужным дать новое сражение на тех же позициях. После короткой остановки в Аполлонии Цезарь двинулся дальше через Эпир. Около первого фессалийского города Эгиний к нему присоединился со своим войском Домиций Кальвин, которому удалось ускользнуть от Помпея и Сципиона, избежать угрозы окружения. Зато когда Цезарь подошел к Гомфам, фессалийскому городу, который по собственному почину недавно направлял к нему послов и просил о присылке гарнизона, он нашел ворота города запертыми. Сюда уже успели дойти слухи о поражении под Диррахием, и Андросфен, стратег фессалийского союза городов, резко изменил свою позицию, «предпочитая разделять победу с Помпеем, вместо того чтобы быть товарищем Цезаря по несчастью».

Гомфы были взяты молниеносным штурмом, и город в наказание за измену выдан на поток и разграбление солдатам. После этого Цезарь сразу же направился к Метрополю, жители которого, узнав о судьбе Гомф, не оказали никакого сопротивления, за что Метрополь был оставлен в целости и невредимости. Как и следовало ожидать, сравнение судьбы Метрополя и Гомф привело к тому, что почти все остальные города Фессалии (кроме Лариссы, занятой крупными силами Сципиона) предпочли изъявить Цезарю свою покорность. Решив таким образом проблему снабжения войск и найдя северо-западнее города Фарсала удобные позиции, он разбил здесь лагерь и стал ожидать Помпея.

Помпей же, идя вслед за Цезарем и объединившись у Гераклеи со Сципионом, появился в Фессалии через несколько дней. Он выбрал для своего лагеря место к западу от расположения Цезаря, на окрестных холмах. Среди его ближайшего окружения царило совершенно особое настроение. После Диррахия все были так уверены в победе, что не столько думали о том, каким путем они могут добиться этой победы, сколько о том, какие выгоды из нее следует извлечь. Открыто шел дележ почетных должностей, которые достанутся победителям, как только они возвратятся в Рим. Многие претендовали на дома и имущество цезарианцев. На одном из военных советов возник спор по поводу Луцилия Гирра и обещания, данного ему Помпеем. Дело в том, что Помпей, направляя Гирра послом к парфянскому царю, обещал ему заочное избрание на должность претора в ближайшие выборы. Это и вызвало протесты тех, кто находился в лагере и считал, что все блага и привилегии должны быть разделены только между ними, несущими на себе главные тяготы войны.

Особенно жестокие распри возникли между Луцием Домицием, Метеллом Сципионом и Лентулом Спинтером: они никак не могли поделить между собой должность верховного понтифика, занимаемую, как известно, Цезарем. Некто Акутий Руф открыто обвинял Афрания в предательстве за неудачу в испанской кампании. Тот же Луций Домиций внес предложение организовать по окончании войны судебный процесс над теми, кто остался в Риме или вообще не пожелал примкнуть к Помпею. Для этого каждый сенатор, участник военных действий, получал бы три таблички: одна из них означала оправдание, другая — присуждение к смерти, третья — к денежному штрафу. Все хлопотали либо о почестях и наградах, либо о преследовании врагов, нередко можно было слышать разговоры о проскрипциях.

В такой обстановке и при таких настроениях не удивительно, что все только и думали о возвращении в Италию, и потому осторожность и даже некоторая медлительность действий, к чему был склонен Помпей в начале балканской кампании, теперь вызывали крайнее недовольство. Про Помпея говорили, что он намеренно затягивает войну, чтобы наслаждаться верховной властью над бывшими консулами и преторами, над союзными правителями и династами, и то ли в насмешку, то ли из зависти его величали Агамемноном и царем царей. Во всяком случае на Помпея оказывалось непрерывное давление, и даже Афраний, обвиненный в измене и в том, что он был подкуплен Цезарем, иронически выражал удивление, почему его обвинители до сих пор не дают битвы оптовому покупателю провинций. Помпею в конце концов пришлось уступить, и «он склонился к сражению, на горе самому себе и тем, кто его к этому склонял».

Войско Помпея после объединения его с силами Сципиона насчитывало до 50 тысяч человек и превосходило силы Цезаря более чем в полтора раза. Особенно ощутим был перевес в коннице: на тысячу всадников Цезаря приходилось семь тысяч у Помпея, и он сам, высказываясь на военном совете накануне сражения, подчеркивал прежде всего именно это преимущество и возлагал на него большие надежды. Оптимистический план и прогноз Помпея были горячо поддержаны Лабиеном, пренебрежительно отозвавшимся о боевых качествах цезарева войска, в котором якобы почти не осталось закаленных и опытных солдат времен галльских походов. Заканчивая свою речь, Лабиен дал клятву вернуться в лагерь не иначе как победителем, и другие военачальники последовали его примеру.

 

Рис. 1 Битва при Фарсале, 48 г. до н.э.

 

Цезарь охотно пошел на решительное сражение. В своих «Записках» он дает яркую картину знаменитой Фарсальской битвы (9 августа 48 г.). Войско Помпея было построено следующим образом. На левом фланге стояли те два легиона, которые были в свое время переданы ему Цезарем по решению сената. Здесь же находился и сам Помпей. Центр построения занимал Метелл Сципион с сирийскими легионами. Еще один легион, объединенный с испанскими когортами, которые удалось переправить Афранию, был размещен на правом фланге. Эти войска Помпей считал наиболее надежными. Остальные части, в том числе и добровольцев-ветеранов, он распределил по всему фронту. Семь когорт были оставлены для охраны лагеря. Так как правый фланг построения примыкал к крутым берегам речки, то вся конница, все стрелки и пращники были сосредоточены на левом фланге.

Цезарь поместил 10-й легион на правом фланге, а на левом — 8-й и 9-й, поскольку последний сильно поредел после сражения под Диррахием. На левом фланге он поручил командование Марку Антонию, на правом — Публию Сулле, в центре — Домицию Кальвину. Сам он находился против Помпея. Опасаясь того, чтобы его правое крыло не было обойдено превосходящими силами вражеской конницы, Цезарь, отобрав по одной когорте из каждого легиона третьей линии, образовал таким образом четвертую линию и предупредил воинов, что исход сражения, вероятнее всего, будет зависеть именно от них. Вместе с тем он запретил третьей линии идти в атаку до его сигнала.

Так как Помпей дал приказ ждать в строю, не двигаясь с места, нападения со стороны противника, дабы при этом фронт нападающих растянулся, то первый удар был нанесен пехотинцами Цезаря. Это произошло так. Одновременно с сигналом к наступлению Цезарь обратился к одному из своих опытных, лично ему известных центурионов: «Гай Крастиний, каковы у нас надежды на успех и каково настроение?» Тот громко отвечал: «Мы одержим, Цезарь, полную победу. Сегодня ты меня похвалишь живым или мертвым!» С этими словами он первый ринулся на врага, увлекая за собой солдат целого манипула.

Пока в центре развертывалось ожесточенное сражение пехотинцев, конница Помпея, как и следовало ожидать, потеснив более слабые кавалерийские части противника, начала обход незащищенного правого фланга Цезаря. Заметив это. Цезарь немедленно дал сигнал когортам специально образованной им четвертой линии. Они с такой яростью бросились на всадников, стремясь поражать их в глаза и лицо, что те не устояли и обратились в бегство. Стрелки и пращники, оставшись беззащитными, подверглись почти полному истреблению.

Собственно говоря, этой удачной атакой и был совершен решающий перелом в ходе боя. Для его закрепления Цезарь ввел в дело свежие войска третьей линии. Этого напора помпеянцы уже не смогли выдержать, и бегство стало всеобщим. Но в отличие от своего противника Цезарь не удовлетворился такой неполной победой и сумел добиться того, что его солдаты, изнуренные боем и жарой (сражение затянулось до полудня), тем не менее атаковали вражеский лагерь и ворвались в него.

Помпей, увидев, что его конница рассеяна, а те части, на которые он более всего полагался, обращены в бегство, пал духом настолько, что «походил на человека, которого божество лишило рассудка». Он удалился в палатку, предоставив дальнейший ход боя своему течению, и, только когда солдаты Цезаря уже проникли в самый лагерь, он очнулся, скинул с себя боевые доспехи и вместе с немногими друзьями через задние ворота лагеря ускакал по направлению к Лариссе. В лагере Помпея победители, к своему удивлению, увидали нарядные беседки, столы, уставленные серебряной посудой, пол в палатках был выложен свежим дерном, причем некоторые палатки, например Лентула да и других военачальников, были увиты плющом. Все недвусмысленно указывало на то, что накануне сражения у приближенных Помпея не было даже тени сомнения в успехе.

Так как отдельные отряды разгромленного войска пытались сначала спастись на окрестных холмах, а затем отойти к Лариссе, то Цезарь начал их преследование. На следующий день после Фарсальской битвы они капитулировали. Победитель и на сей раз обошелся с побежденными весьма мягко: все были помилованы. Более того. Цезарь распорядился сжечь захваченную в лагере корреспонденцию Помпея, дабы не обнаруженные до сих пор связи (и сторонники) его соперника так и остались нераскрытыми.

В тот же день Цезарь с несколькими легионами достиг Лариссы. Однако Помпея здесь уже не было: через Темпейскую долину, не зная отдыха ни днем, ни ночью, он со своими спутниками доскакал до берега моря. Ему удалось найти торговое судно, хозяин которого согласился принять его на борт вместе со спутниками.

Таков был итог балканской кампании и ее апофеоза — Фарсальской битвы. По подсчетам самого Цезаря, потери сторон в этом сражении оказались таковы: Помпей потерял убитыми около 15 тысяч, а пленными более 24 тысяч человек, причем во время бегства из лагеря на холмы погиб старый непримиримый враг Цезаря — Луций Домиций Агенобарб. Было захвачено 180 воинских знамен и девять легионных орлов. Что же касается потерь Цезаря, то у него погибло якобы не более 200 солдат, но — и это была тяжелая утрата! — 30 заслуженных центурионов. Конечно, все эти цифры не следует принимать безоговорочно; еще Аппиан говорил о разных вариантах подсчетов. Да и вообще Фарсальская битва, как и всякое яркое, впечатляющее событие, уже в самой древности обросла легендами. Аппиан и Плутарх, рассказывая о ней, в полном соответствии с традицией античной историографии ссылаются на массу чудесных явлений и предзнаменований, которые ей предшествовали и, конечно, уже заранее сулили победу Цезарю.

Конец Помпея. Цезарь на Востоке

Пока на Балканском полуострове развертывались военные действия — и, видимо, еще до сражения под Диррахием, — в Риме произошли следующие события. Претор М. Целий Руф, известный сначала как сторонник Помпея, а затем Цезаря, теперь снова выступил фактически как помпеянец, поскольку он пытался подорвать последние цезаревы распоряжения и законы. Древние авторы, склонные даже чисто политические акции объяснять личными мотивами — что часто менее наивно, чем ныне принято думать, — считали причиной разрыва обиду Целия Руфа на Цезаря, который более почетную должность городского претора отдал не ему, а Требонию.

Поэтому Целий Руф поставил свое судейское кресло рядом с креслом Требония и объявил, что он готов принимать жалобы всех тех, кто будет обжаловать решения третейских судей, касающиеся оценки имущества и уплаты долгов в духе последних распоряжений Цезаря. Однако эта акция успеха не имела и никаких апелляций к Целию Руфу не поступало. Тогда он выдвинул законопроект об уплате долгов в течение тести лет, причем за эти годы запрещалось начислять проценты. Когда против этого законопроекта ополчились консул Сервилий и другие магистраты, то Руф взял его обратно, но «для возбуждения страстей» выдвинул два новых законопроекта: один из них, предусматривающий отмену квартирной платы за целый год, был, видимо, рассчитан на широкие слои населения; другой, провозглашавший чуть ли не полную кассацию долгов (tabulae novae), — главным образом на должников из числа римской знати. Благодаря этому Руфу удалось организовать какую-то группу приверженцев и с ее помощью прогнать Требония после кровопролитной схватки с трибунала.

Возможно, что число сторонников Руфа было не столь незначительно, как пытается внушить своим читателям Цезарь, и движение приобрело довольно широкий размах, вызвав определенные отклики на юге Италии. Да и в самом Риме действия консула Сервилия свидетельствовали о том, что ситуация расценивалась как весьма опасная. Заседание сената было созвано под защитой находившихся недалеко от Рима и верных Цезарю войск. Целию было предложено взять обратно его законопроекты. Когда он отказался это сделать, был принят сенатусконсульт, на основании которого Сервилий отрешил Целия Руфа от должности, запретил ему посещать заседания сената, запретил созывать народные сходки (contio) и даже отдал распоряжение сломать его судейское кресло.

Тогда Целий покинул Рим и направился на юг Италии. Туда же он вызвал из изгнания Милона; с ним он был связан еще во время третьего консулата Помпея. Милон, собрав отряд из своих бывших гладиаторов и беглых пастухов и провозгласив, что он действует от имени и по поручению Помпея, осадил крепость Косу в Турийской области. Однако осада завершилась для него трагически: он был убит камнем, пущенным в него со стены. Целий пытался сначала произвести переворот в Капуе, когда же ему это не удалось, направился в Турии. В Туриях он стал подстрекать к возмущению жителей города и хотел подкупить стоявших здесь гарнизоном всадников Цезаря. Но из этих попыток тоже ничего не получилось — всадники его убили. Таков конец движения Целия Руфа, которое все же вызвало, как вынужден был признать сам Цезарь, «немалое волнение в Италии».

Тем временем продолжали развертываться военные действия на Балканском полуострове. Прибыл с подкреплением Марк Антоний, произошло неудачное для Цезаря сражение под Диррахием, и, наконец, исход кампании был решен знаменитой Фарсальской битвой. Мы знаем, что Помпей бежал, когда солдаты Цезаря ворвались в лагерь. Дальнейшая судьба его сложилась трагически.

Помпей прибыл сначала в Митилену на Лесбосе, где в то время находились его жена Корнелия и один из сыновей. Затем он некоторое время еще продолжал плавание. У него возник довольно фантастический план искать прибежища в Парфии, где, по его мнению, он мог стать во главе огромного войска. Однако этот план, когда он поделился им с ближайшими друзьями, был категорически отвергнут. Взяло верх предложение отправиться в Египет — богатую страну, находившуюся сравнительно близко, малолетний правитель которой Птолемей был сыном царя Птолемея Авлета, обязанного своим троном в значительной мере именно Помпею.

Кораблю Помпея и нескольким кораблям, на которых находились его спутники (свита его за это время увеличилась, среди спутников Помпея были снова военачальники и сенаторы), удалось пересечь море беспрепятственно. Узнав, что Птолемей стоит с войском у города Пелусия (он вел тогда войну против своей сестры Клеопатры), Помпей направился именно туда, выслав предварительно послов.

Известие, принесенное послами, поставило в весьма сложное и затруднительное положение не столько мальчика-царя, сколько его советников — евнуха Потина, воспитателя царя Теодота и военачальника Ахиллу. На совещании этих трех влиятельных лиц, представлявших собой фактически египетское правительство, высказывались различные точки зрения. В конечном счете было принято предложение Теодота о том, чтобы пригласить Помпея, но затем его убить.

Выполнение коварного замысла возлагалось на Ахиллу. Взяв с собой некоего Септимия, бывшего когда-то военным трибуном у Помпея, затем центуриона Сальвия и нескольких слуг, Ахилла вышел из гавани на рыбачьей лодке навстречу кораблю римлян. Когда Помпей стал спускаться в эту лодку, он вдруг, повернувшись к жене и сыну, процитировал два стиха Софокла. Смысл стихов сводился к тому, что, как только свободный человек вступает в дом тирана, он сразу же превращается в раба.

Тем временем на берегу выстроился крупный отряд египетского войска во главе с облаченным в пурпур царем. Корнелия и знатнейшие спутники Помпея наблюдали с борта корабля, как лодка приближалась к берегу. Тогда на глазах у тех и других Септимий нанес Помпею первый предательский удар в спину, затем обнажили мечи Ахилла и Сальвий. Увидев все это, римляне поспешно подняли якоря и устремились в открытое море.

Помпей погиб примерно через два месяца после сражения при Фарсале. Цезарь же начал его преследовать буквально на третий день после этой битвы. Сначала он надеялся захватить Помпея в Амфиполе, но, узнав, что его здесь нет, начал готовиться к переправе через Геллеспонт. За неимением больших военных кораблей переправу (двух легионов!) пришлось организовать на небольших легких судах, даже челноках. Во время этой операции легкие суда Цезаря неожиданно столкнулись с эскадрой помпеянцев, которой командовал Кассий, Казалось, положение Цезаря безнадежно, но Кассий даже и не попытался затеять сражение, наоборот, просил о помиловании и сам передал Цезарю весь свой флот. Таков был резонанс блестящей победы при Фарсале.

Прибыв в Малую Азию и еще точно не зная, куда направился его бывший соперник, Цезарь занялся устройством некоторых неотложных дел. Во-первых, он назначил для провинции Азия (Вифинии, Пафлагонии, Киликии и Понта) наместника, причем его выбор пал на Домиция Кальвина, только что отличившегося под Фарсалом. Видимо, в это же время (а скорее всего перед переправой через Геллеспонт) был назначен правителем Ахайи (т. е. фактически Греции!) другой легат Цезаря — Фуфий Кален. Сам же Цезарь прежде всего отправился в Илион (Троя) — город его легендарного предка Энея, сына Афродиты (Венеры). В знак этого посещения он, как некогда Александр Македонский, осыпал город милостями и привилегиями: даровал жителям самоуправление, освободил их от налогов. Так же он поступил в отношении города Книда, родины своего ученого друга Теопомпа, а что касаемся других городов и общин Малой Азии, то для всех жителей налоги были снижены на одну треть.

По всей вероятности, с пребыванием Цезаря на эллинистическом Востоке совпадают первые свидетельства, первые симптомы его обоготворения. В городах начинают воздвигать статуи с надписями, подчеркивающими его божественное происхождение, происхождение от Ареса и Афродиты (т. е. Марса и Венеры). Несомненно, что подобным проявлениям верноподданнических чувств на «эллинистический лад» содействовал и сам Цезарь, когда он предпринимал такие демонстративные шаги, как посещение Илиона. Не случайно также и то, что он специально и подробно останавливается в своих «Записках о гражданской войне» на чудесных знамениях, возвестивших во многих городах и общинах Азии о его победе в Фарсальской битве якобы в тот же самый день.

Кстати, об этой победе Цезарь предпочитал оповещать в той или иной форме всех, кроме самих римлян. Это ведь была победа в междоусобной войне, победа над своими же соотечественниками и согражданами. Поэтому в Рим Цезарь даже не направил официального донесения. Тем не менее, когда слух о Фарсале достиг Рима, то народ разбил статуи Суллы и Помпея, стоявшие на рострах. Более осторожный сенат выждал сообщения о гибели Помпея, и только после этого Цезарю был декретирован ряд почестей и полномочий. Ему было дано право предпринимать по отношению к помпеянцам любые меры, право объявления войны и заключения мира без санкции сената и народа, право в течение ближайших пяти лет ежегодно выставлять свою кандидатуру на консульских выборах, рекомендовать на выборных комициях народу своих кандидатов (кроме народных трибунов) н распределять преторские провинции не по жребию, а по своему собственному усмотрению. Ему даже было декретировано право на будущий (!) триумф в будущей (!) войне против нумидийского царя Юбы.

Кроме всего прочего Цезарь получил и пожизненное право восседать на скамье народных трибунов, т. е. быть почитаемым во всех отношениях наравне с трибунами. Это был, однако, не только почет, но и реальная власть, т. е. та трибунская власть (tribunicia potestas), которая стала в дальнейшем неотъемлемой и важнейшей составной частью власти римских императоров. И наконец, Цезарь был вторично провозглашен диктатором, причем срок диктаторских полномочий, видимо, на сей раз даже не оговаривался.

Цезарь в Египте

Урегулировав наиболее неотложные дела в Азии и узнав о том, что Помпей отправился в Египет, Цезарь отплыл на Родос. Здесь он не стал задерживаться, и поскольку вызванное им войско прибывало частями, то, собрав наличные силы, он сел на триремы, взятые им у Кассия и частично у родосцев. В самом начале октября 48 г. тридцать пять кораблей Цезаря, на которых находилось 3 200 легионеров и 800 всадников, появились в гавани Александрии.

Здесь Цезарь узнал о гибели Помпея. Ему услужливо была преподнесена голова Помпея и его перстень. Но он не принял страшный дар, отвернулся и, взяв в руки как будто только перстень с печатью, прослезился. Почти всех приближенных Помпея, оказавшихся в Египте, Цезарь помиловал и даже старался приблизить к себе. В этом отношении он оставался верен себе, и лозунг милосердия (dementia) становился все более и более твердой основой его поведения по отношению к политическим противникам.

Появление Цезаря с незначительными военными силами в Египте по существу с самого начала было встречено крайне недружелюбно, так что ему пришлось срочно вызвать из Азии еще два легиона. Возможно, что Цезарь первоначально не намеревался надолго задержаться в Египте — в его «Записках» говорится о том, что, мол, неблагоприятные ветры делали невозможным в то время отплытие из Александрии. Однако он был крайне заинтересован в получении денежных средств, необходимых ему для содержания войска. Дело в том, что за Птолемеем Авлетом, т. е. отцом нынешнего египетского царя, числился огромный долг в 17 миллионов денариев. Эту огромную сумму он в свое время получил в Риме сначала при помощи Рабирия Постума, а затем и самого Цезаря. Цезарь простил теперь детям царя часть долга, но требовал возврата 10 миллионов. Потин, фактический глава египетского правительства, к тому же министр финансов, чинил всяческие препятствия и вел себя вызывающе : велел кормить солдат Цезаря черствым хлебом, говоря, что они должны быть довольны и этим, поскольку едят чужое, а самому Цезарю и его приближенным выдавал к столу только глиняную или деревянную посуду, уверяя, что золотая и серебряная пошла якобы на уплату долгов.

Все это, вместе взятое, послужило причиной или только желанным предлогом для активного вмешательства Цезаря во внутренние дела египетского государства. Согласно завещанию Птолемея Авлета, египетский престол должны были занять совместно Птолемей Дионис и его старшая сестра и супруга Клеопатра. Однако между братом и сестрой началась вражда, и Клеопатра была изгнана из Александрии при непосредственном участии Потина. Теперь в пику последнему Цезарь тайно пригласил ее к себе. При первом же свидании он был очарован ее умом, красотой, смелостью и, выступив в качестве посредника между братом и сестрой, добился их примирения. В ответ на это Потин вызвал в Александрию войска из-под Пелусия; этими войсками командовал его сторонник Ахилла.

Появление в Александрии армии в 20 тысяч человек, возвращение в гавань 50 военных судов, посланных в свое время на помощь Помпею, — все это создавало для Цезаря с его явно недостаточными военными силами крайне опасное, даже критическое положение. Вскоре римляне оказались фактически на положении осажденных в той части города, где находился дворец. Пришлось вести уличные бои; кроме того, Цезарь удерживал при себе в качестве полупленника или заложника юного египетского царя.

Ахилла занял своими войсками почти всю территорию города и пытался отрезать Цезаря от моря. Бой шел как на улицах, так и в районе гавани. Цезарю пришлось пойти на то, чтобы поджечь корабли, в том числе и те, которые находились в доках. Распространившийся отсюда пожар охватил знаменитую александрийскую библиотеку. После этого Цезарь для сохранения надежной связи с морем спешно высадил своих солдат на Фаросе, занял этот остров, соединенный дамбой с Александрией, и закрепился на нем.

Борьба продолжалась с переменным успехом. Потин, главный инициатор и фактический руководитель всех антицезарианских сил, был схвачен и казнен. Но это мало что изменило в общем положении и расстановке сил. Младшая дочь царя Арсиноя бежала к Ахилле и вместе с ним начала весьма энергично руководить военными действиями. Однако вскоре их отношения испортились, возникли трения, и Ахилла был по ее распоряжению убит. Командование армией Арсиноя поручила своему воспитателю евнуху Ганимеду.

Военные действия затягивались. Становилось ясно, что без основательной помощи извне не обойтись. Тогда Цезарь направил Митридата Пергамского, одного из своих наиболее приближенных и наиболее доверенных лиц, в Сирию и Киликию для срочной организации подкреплений. Митридат, принадлежавший у себя на родине к высшей знати, известный своим мужеством и знанием военного дела, бывший к тому же, по слухам, незаконнорожденным сыном знаменитого Митридата Понтийского, пользовался большой популярностью в различных азиатских городах и общинах и потому как нельзя более подходил для выполнения возложенной на него миссии. Кстати говоря, выбор Митридата и характер данного ему поручения еще раз свидетельствуют о важной и вместе с тем активной роли местных общин в ходе гражданской войны.

Однако вопрос об использовании подкреплений был для Цезаря пока еще вопросом будущего. Сейчас следовало рассчитывать лишь на наличные силы. Тем не менее, когда к берегам Африки пристали корабли с хлебом, оружием (вплоть до метательных машин), людьми (37-й легион, состоявший из бывших помпеевых солдат), направленные к Цезарю Домицием Кальвином, все же удалось принять весь этот транспорт и использовать его, обезопасив от нападения врагов. Не менее удачными были действия флота, который еще оставался в распоряжении Цезаря, особенно родосских кораблей — ими командовал весьма опытный в морском деле грек Эвфранор. Но вместе с тем Цезарь потерпел чувствительную неудачу при попытке овладеть мостом неподалеку от дамбы, ведущей на Фарос. В этом сражении он потерял 400 легионеров и примерно столько же матросов и гребцов. Ему самому пришлось спасаться вплавь, и древние авторы рассказывают об этом эпизоде с любопытными подробностями. Цезарь плыл с поднятой рукой, в которой он держал свои записные книжки, а свой пурпурный плащ полководца он, по одной версии, тащил за собой, закусив его зубами, дабы не оставлять врагам в качестве трофея, по другой же версии, плащ все-таки достался александрийцам.

Вскоре после этих событий к Цезарю обратились александрийские уполномоченные с просьбой вернуть им царя, освободив его из-под охраны. Им, мол, надоели своевольное правление девчонки и жестокая тирания Ганимеда, и они готовы беспрекословно повиноваться царю, а следовательно, и Цезарю. И хотя Цезарь сомневался в искренности этих заверений, как и в благоприятной для римлян позиции юного царя, несмотря на все его клятвы и слезы, тем не менее он пошел по ряду причин навстречу пожеланиям александрийцев. Но сомнения все же оказались совсем не напрасными: царь, «словно его выпустили из клетки на арену, столь энергично повел войну против Цезаря, что, видимо, пролитые им при прощании слезы были скорее слезами радости».

Положение снова резко ухудшилось. Силы Цезаря по-прежнему были недостаточны для ведения серьезной войны, для крупного полевого сражения вне стен города, а, видимо, только такое сражение могло привести к окончательной развязке. Вести уличные бои и выдерживать осаду в городе с почти полумиллионным населением можно было, конечно, сравнительно недолго. Вместе с тем все мыслимые сроки уже подходили к концу. И вот в этот критический момент произошел наконец перелом.

Он произошел потому, что Митридат Пергамский блестяще справился со своей задачей. Причем он не только организовал большие силы, с которыми и подступил к Пелусию, но ему удалось энергичным и неожиданным штурмом взять этот сильно укрепленный город. Оставив там свой гарнизон, он поспешил затем в Александрию на соединение с Цезарем, легко покоряя различные общины, лежавшие на его пути.

Решающее сражение произошло в дельте Нила. Египтяне направили сюда крупные силы против Митридата, вскоре прибыл и сам царь. Однако Цезарю, хотя он и избрал кружной путь по морю, удалось объединиться с Митридатом, и теперь соотношение сил становилось более приемлемым. В двухдневном сражении египетское войско не только потерпело неудачу, но на второй день был штурмом взят и лагерь. Царю пришлось бежать на корабль, который вскоре вместе с ним затонул. Сражение закончилось 27 марта 47 г., и Цезарь в тот же вечер во главе своей конницы прибыл в Александрию, где принял капитуляцию населения.

Овладев, таким образом, этим городом и Египтом, как пишет неизвестный автор «Александрийской войны», Цезарь возвел на царский престол тех, о ком говорил в своем завещании Птолемей Авлет, заклинавший римский народ не нарушать его воли. Однако одно отклонение было неизбежным: поскольку старший из сыновей погиб, престол пришлось передать Клеопатре и другому, младшему сыну. И хотя этот вопрос был урегулирован, а военные действия окончены, Цезарь еще оставался в Египте больше двух месяцев, причем совершил за это время в обществе Клеопатры путешествие по Нилу вплоть до южной границы государства, предаваясь при этом, как пишет Аппиан, «и другим наслаждениям».

Цезарь пробыл в Египте в общей сложности девять месяцев. Еще в древности эта египетская экспедиция, а точнее говоря, египетская авантюра вызывала весьма разноречивые оценки и высказывания. Плутарх, который, видимо, в свое время уже мог подвести некий итог всем разногласиям, писал: «Одни писатели не считали войну необходимой и говорили, что единственной причиной этого опасного и бесславного для Цезаря похода была его страсть к Клеопатре, другие выставляли виновниками войны царских придворных, в особенности могущественного евнуха Потина, который незадолго до этого убил Помпея, изгнал Клеопатру и теперь злоумышлял против Цезаря». Следует отметить, что и в новой историографии египетская авантюра Цезаря вызывает не только разногласия, но и откровенное недоумение. Например, такой серьезный исследователь, как М. Гельцер, прямо говорит: «Девятимесячное египетское интермеццо задает любому наблюдателю жизненного пути Цезаря более чем просто загадку». И дальше он высказывает крайнее удивление по поводу того, что Цезарь столь отчаянно и легкомысленно ставил в Александрии на карту все то, что дала ему великая Фарсальская победа, сокрушается, что спасение Цезаря — диктатора римского народа! — зависело от варварского войска, набранного Митридатом. Клеопатру именует «демонической женщиной», привлекавшей Цезаря именно этими качествами, а не только тем, что она принадлежала к династии последних диадохов.

Нам трудно, конечно, в настоящее время судить, кого имел в виду Плутарх, говоря о различных авторах, высказывавших свои оценки причин Александрийской войны. Скорее всего речь идет о высказываниях, до нас не дошедших. Что касается неизвестного нам автора сохранившегося сочинения «Александрийская война», то он по существу этот вопрос обходит. Сам Цезарь в конце своих «Записок», посвященных гражданской войне, объясняет свое появление в Египте тем, что он отправился туда вслед за Помпеем и сразу же столкнулся с крайне недружелюбным отношением населения Александрии, а затем с открыто враждебными действиями Потина. Он же сам выступал якобы в качестве искреннего друга и посредника, желая лишь уладить распри между наследниками Птолемея и тем самым обеспечить реализацию его завещания.

Все это, вместе взятое, не дает, конечно, никакого вразумительного ответа на целый ряд вопросов. Почему, располагая столь незначительными силами. Цезарь рискнул ввязаться в столь опасную и затяжную войну? Какую цель он преследовал, идя на такой риск, тем более что он, видимо, с самого начала не стремился к превращению Египта в новую римскую провинцию? Была ли у него не только цель, но и какой-то определенный план действий в Египте, или, другими словами, какое место должна занять египетская экспедиция в общей картине, общем ходе гражданской войны? И наконец, чем объяснить, что он, стремящийся всегда доводить начатое дело до конца, в особенности когда речь шла об уничтожении противника, на сей раз как бы сознательно давал возможность недобитому еще противнику оправиться, собраться с силами, и даже когда оканчиваются связывавшие его военные действия в Египте, он и тогда отнюдь не спешит вернуться к выполнению (вернее, к завершению!) основной своей задачи?

По всей вероятности, если и возможен ответ на эти вопросы, он должен иметь какой-то негативный, вернее, неблагоприятный для обычных наших представлений о Цезаре характер. Да, в Александрийской войне Цезарь явно шел на малооправданный риск, действовал легкомысленно и даже далеко не всегда разумно. Почему? Это неизвестно, да и едва ли поддается выяснению. Какова была его цель в этой войне и имел ли он вообще какую-то перспективную цель, реализация которой предполагала именно военные действия? Скорее всего такой цели у него не было (если отвлечься от наличия совсем иной задачи: выпутаться из крайне затруднительного положения). Был ли у Цезаря определенный, заранее разработанный план действий? Безусловно, такого плана у него не было, и потому египетская экспедиция выглядела какой-то случайностью, авантюрой, а в общем ходе гражданской войны — неожиданным и незакономерным отклонением. Почему, наконец, он отказался от своей обычной тактики, от быстроты и внезапности действий и почти на год как бы вовсе забыл о выполнении своей основной задачи, незавершенность которой ему была, конечно, достаточно ясна? На этот вопрос тоже, если только не сводить все к демоническим чарам Клеопатры, нет удовлетворительного ответа.

Подобные негативные заключения представляются на первый взгляд малоубедительными, противоречивыми и уж во всяком случае разочаровывающими. Но если не поддаваться первому впечатлению, то следует, пожалуй, признать, что они противоречат не столько фактам, сколько определенному, сложившемуся и, безусловно, предвзятому представлению о самом Цезаре. Согласно этому представлению, Цезарь просто не может действовать без цели и плана, не может совершать необдуманных или неразумных поступков, не способен на беспочвенные авантюры и всегда — как, кстати, и сказано выше! — действуя быстро и решительно, доводит начатую им борьбу до победного конца.

Но так ли это было на самом деле? Не грешит ли опять подобная оценка личности Цезаря явными чертами телеологизма? Пытаясь обосновать все его действия высоким рационализмом, «плановостью», целенаправленностью, не уподобимся ли мы тем исследователям, которые, например, упорно считают Цезаря непричастным к так называемому делу Веттия только на том основании, что вся история с Веттием выглядела слишком авантюрной и слишком неуклюже разыгранной. Вот поистине классический пример спасительного применения argumentum ad hominem!

Нет, Цезарь не был безупречно и безошибочно действующей машиной, он не руководствовался везде и всюду только определенным расчетом, не преследовал только далеко идущие перспективные цели чуть ли не глобального масштаба, но это был живой человек, которому все человеческое было отнюдь не чуждо, и уж если пытаться представить его себе как личность, то, быть может, все своеобразие и даже некое обаяние этой личности именно в том, что он при всех своих прочих качествах был способен на риск, на промахи, ошибки, а порой и на безрассудные поступки. Потому и не обязательно было Клеопатре обладать какой-то демонической притягательной силой, дабы соблазнить Цезаря на совместное путешествие по Нилу, которое еще в меньшей степени, чем египетская экспедиция в целом, нуждается в каком бы то ни было рациональном оправдании.

Положение в 47 г. Африканская кампания

За то время, что Цезарь еще находился в Египте, к нему начали поступать различные сведения с других театров гражданской войны. Как правило, это были малоприятные новости. Так, например, в Малой Азии создалось чрезвычайно сложное и опасное положение. К Домицию Кальвину, наместнику Азии, обратился царь Дейотар (бывший сторонник Помпея, перешедший на сторону Цезаря после Фарсала) с просьбой защитить его царство Малую Армению, а также Каппадокию (царство другого союзника Цезаря — Ариобарзана) от покушений Фарнака, сына Митридата Великого. Дело в том, что Фарнак решил попытаться, используя римские междоусобицы, восстановить могущественную державу отца, а потому кроме Каппадокии и Малой Армении он метил еще на Вифинию и Понт. Все это уже непосредственно затрагивало римские интересы на Востоке.

В ответ на обращение Дейотара Домиций Кальвин немедленно направил к Фарнаку гонцов с требованием очистить Армению и Каппадокию. Считая вместе с тем, что это требование не мешает подкрепить более ощутимым проявлением римского могущества, он, имея в своем распоряжении один римский легион, два галатских легиона от Дейотара и еще один легион, спешно набранный в Понте, направился в Малую Армению. Решающее сражение произошло около Никополя, города, основанного в свое время Помпеем в честь победы над Митридатом. Фарнаку удалось взять как бы реванш: Домиций потерпел серьезное поражение, вынужден был увести остатки разбитого войска обратно в Азию, а Фарнак после этого захватил Понт и двинулся в Вифинию.

Не очень благоприятная ситуация сложилась тем временем и в Испании. Квинт Кассий Лонгин, бывший здесь когда-то квестором Помпея, а ныне назначенный Цезарем в качестве наместника Дальней Провинции, возбудил своими действиями всеобщее недовольство. Его ненавидело местное население, которое он душил налогами и поборами, так как отличался необузданным корыстолюбием; не пользовался он уважением и популярностью также среди своих приближенных. На него даже было совершено покушение, правда неудавшееся. Кассий жестоко расправился с участниками заговора, за исключением тех, кто сумел откупиться деньгами.

Вскоре после того, как Кассий оправился от ран в результате покушения и возобновил политику поборов, в Испании вспыхнуло восстание. Его начал так называемый Туземный легион, к которому затем присоединились и другие. Движение приобрело сначала антицезарианский характер, солдаты даже стали писать на своих щитах имя Помпея, но затем, когда во главе восставших встал Марк Марцелл и когда восставшие убедились, «что для преследования Кассия вовсе нет надобности в имени и памяти Помпея», дело свелось к борьбе между Марцеллом и Кассием. Фактически в Испании началась новая гражданская война. Последствия ее могли быть весьма опасны для дела Цезаря, но благодаря вмешательству и посреднической роли проконсула Ближней Испании М. Эмилия Лепида дело до крупных сражений не дошло. А когда в Дальнюю Испанию прибыл новый проконсул Гай Требоний, то Кассий, разместив находившиеся под его командованием легионы и конницу по зимним квартирам, сам отправился в Малаку и,предусмотрительно забрав все свое имущество, погрузился на корабль с намерением отплыть домой, в Италию. Но плавание оказалось несчастливым, корабль затонул во время бури, и Кассий погиб. Все же его краткое управление Дальней Провинцией принесло делу Цезаря большой вред; оно укрепило позиции помпеянски настроенных кругов населения.

Примерно в это же время, к весне 47 г., наблюдается явное оживление и на другом театре войны — в Северной Африке. Здесь происходит постепенная концентрация, сосредоточение крупных антицезарианских сил. После Фарсала многие крупные деятели, приближенные Помпея, оказались сначала на юге Балканского полуострова. Но, убедившись в ближайшее же время, что они не располагают силами, которые могли бы быть противопоставлены силам Фуфия Калена, наместника Ахайи, Катон, а вместе с ним такие известные военачальники, как Лабиен, Афраний, Петрей, с небольшим количеством оставшихся в их распоряжении войск переправились в Киренаику. Здесь им стало известно о гибели Помпея (от его сына Секста).

Политическим и идейным вождем антицезарианского движения становится теперь Катон. Верховное командование над всеми вооруженными силами было поручено Метеллу Сципиону, прибывшему в Африку даже раньше Катона и других видных помпеянцев. Аттий Вар, бывший до того времени фактическим наместником в Африке, и нумидийский царь Юба, старый приверженец Помпея, признали верховное руководство Сципиона и объединили с ним свои силы. Таким образом, под командованием Сципиона оказалась большая армия: 10 римских легионов, четыре легиона Юбы, крупный отряд конницы и даже 120 слонов. Помпеянцы располагали также довольно сильным флотом, который время от времени совершал налеты на берега Сицилии и Сардинии, установили связи со своими сторонниками в Испании и даже готовились, по некоторым сведениям, к вторжению в Италию. Это в общем была вполне реальная опасность.

И наконец, тревожные известия начали поступать к Цезарю из самого Рима. Когда он в Египте узнал о своем вторичном провозглашении диктатором, то назначил начальником конницы (т. е. своим заместителем) Марка Антония, который после Фарсала был им отправлен с частью войск в Италию. Кроме того, Цезарь, используя права диктатора, отложил выборы магистратов в Риме (на предстоящий 47 г.) вплоть до своего возвращения. В силу этого Марк Антоний оказался на положении как бы единодержавного правителя Рима: с начала 47 г. рядом с ним не было ни одного высшего магистрата (за исключением народных трибунов).

Однако если за последние годы он проявил себя как деятельный, опытный и популярный среди солдат военачальник, то как политический руководитель он не смог удержаться на должной высоте. Благодаря кутежам, пьянству, скандальным похождениям с женщинами легкого поведения он не пользовался должным авторитетом. Как писал Плутарх, «взор римлян оскорбляли и золотые чаши, которые торжественно несли за ним, словно в священном шествии, и раскинутые при дороге шатры, и роскошные завтраки у реки или на опушке рощ, и запряженные в колесницу львы, и дома достойных людей, отведенные потаскухам и арфисткам».

Вскоре, однако, Марку Антонию пришлось прервать это столь беззаботное времяпрепровождение. Один из народных трибунов решил возобновить агитацию за предложения, выдвинутые год назад Целием Руфом. Это был Публий Корнелий Долабелла, зять Цицерона, сначала сторонник Помпея, а затем Цезаря. В 49 г. он командовал эскадрой в Адриатическом море, но довольно неудачно; в 48 г. сопровождал Цезаря в Грецию. Для того чтобы иметь право домогаться трибунской должности, он перешел, как некогда Клодий, из патрициев в плебеи.

Будучи избран трибуном, Долабелла выступил с повторением обоих законопроектов Целия Руфа. Его коллега по трибунату Луций Требеллий применил интерцессию. Сенат высказался против всяких законопроектов и нововведений до возвращения Цезаря. Но так как в городе уже начинались волнения, то сенат разрешил Антонию ввести войска, поручив ему и восьми трибунам (кроме Долабеллы и Требеллия) охрану порядка. Однако Антонию пришлось в это время уехать из Рима в Кампанию, где стояли легионы ветеранов и где из-за отсутствия Цезаря также было неспокойно. Вместо себя префектом города Антоний оставил консуляра Луция Цезаря (который был легатом Цезаря в Галлии).

В отсутствие Антония борьба между Долабеллой и Требеллием обострилась. Дело доходило до вооруженных стычек. Когда Антоний вернулся, он занял в первые дни неопределенную позицию. Сначала он даже как будто склонялся на сторону Долабеллы, который был его старым приятелем, но затем резко изменил ориентацию. Плутарх уверяет, что это произошло потому, что Антоний заподозрил в измене собственную жену, причем в измене именно с Долабеллой.

Когда форум был занят сторонниками Долабеллы, а мятежный трибун пытался провести выдвинутые им законопроекты силой, то Антоний завязал форменное сражение и разогнал своими солдатами народное собрание, причем было много убитых и раненых. Хотя в этом случае Антоний поступил в полном соответствии с решением сената, тем не менее это не увеличило ни его акций среди сенаторов, ни его популярности (тем более!) в народе и даже не привело к ликвидации конфликта как такового: волнения продолжались вплоть до возвращения в Рим Цезаря.

Но как ни требовали все эти обстоятельства скорейшего его возвращения. Цезарь, однако, предпочел сначала окончательно разобраться с еще более неотложными жгучими делами на Востоке. К числу таких неотложных дел относилась прежде всего угроза со стороны Фарнака, которую необходимо было срочно ликвидировать. Поэтому Цезарь направился в Понт через Сирию и Киликию. По дороге он стремился урегулировать дела этих провинций и укрепить в них римскую власть и влияние. Как сообщается в «Александрийской войне», в Сирии он побывал во всех значительных городах, определяя всем тем, кто оказал ему содействие, награды и привилегии, производя расследования и вынося приговоры по прежним местным тяжбам; соседним же царям и династам, «которые все поспешили к нему, он обещал свое покровительство, возложив на них обязанность охранять и защищать провинцию».

Прибыв морем в Киликию, Цезарь созвал в Тарсе, наиболее крупном и известном городе, совещание вождей и представителей всех общин провинции. Помимо урегулирования местных вопросов он провел здесь несколько встреч с видными помпеянцами, решившими прибегнуть к его теперь уже широко известному милосердию. Недаром вскоре после Фарсала Цезарь сам писал друзьям в Рим, что для него нет и не может быть большей радости от побед, чем возможность дарить прощение своим согражданам.

Среди видных помпеянцев, обратившихся к нему, он особенно рад был не только помиловать, но и принять в круг своих приближенных Гая Кассия. Этому содействовал другой помпеянец, перешедший на сторону Цезаря сразу же после Фарсала, сын его старой возлюбленной Сервилии, а по некоторым, впрочем малодостоверным, слухам, даже его незаконнорожденный сын Марк Юний Брут. Они оба. Брут и Кассий, — будущие убийцы Цезаря.

Когда Цезарь подошел к границам Галатии, здесь его встретил Дейотар, тетрарх Галатии и царь Малой Армении. Он тоже искал его милости и даже прибыл на свидание с Цезарем не только без знаков царского достоинства, но в одежде подсудимого, поскольку долгое время находился на стороне Помпея. Цезарь не принял его оправданий, однако благодаря почтенному возрасту царя и многочисленным ходатайствам его друзей, в том числе снова Брута, даровал ему прощение. Но приведенный Дейотаром легион, вооруженный и обученный на римский лад, а также всю конницу Цезарь потребовал предоставить в его распоряжение для ведения войны с Фарнаком.

Прибыв в Понт, Цезарь собрал все свои силы воедино. Он располагал в общей сложности четырьмя легионами; из них боевыми качествами и опытом отличался лишь 6-й легион ветеранов, приведенный им из Александрии, но значительно поредевший из-за трудностей похода. Фарнак, стремясь избежать решительного сражения, направлял к Цезарю посольства и подарки, не скупился и на обещания. Имея сведения о положении в Риме, о возникших там волнениях и зная, что Цезарь спешит туда вернуться, Фарнак рассчитывал на то, что Цезарь, быть может, ограничится переговорами и, поверяв его обещаниям, покинет Азию. Но то были, конечно, беспочвенные надежды: он плохо знал Цезаря.

Фарнак стоял лагерем неподалеку от понтийского города Зела на том самом месте, где его отец одержал когда-то крупную победу над одним из римских военачальников. Цезарь разбил свой лагерь сначала на расстоянии около 7 километров от расположения Фарнака, а затем, убедившись в удобстве местности, перенес его гораздо ближе. Сражение произошло 2 августа 47 г., причем по инициативе слишком самоуверенного после недавней победы над римлянами Фарнака. Однако на сей раз бой развернулся совершенно по-другому. В ожесточенной рукопашной схватке отличился 6-й легион, действия которого и решили исход сражения. Армия Фарнака была разгромлена, укрепленный лагерь взят штурмом, сам Фарнак едва успел спастись бегством.

Цезарь сообщил в Рим об этой победе в письме своему другу Матию вошедшими затем в поговорку тремя краткими словами: «Veni, vidi, vici» (пришел, увидел, победил). Кроме того, в дальнейшем он не раз иронически замечал, что Помпей имел особое счастье стяжать славу великого полководца, добиваясь побед над такими противниками, которые по существу не умели-воевать.

Буквально на следующий день после сражения Цезарь, оставив два легиона в Понте, вернув Дейотару его войска и приказав ему легиону отправляться в Италию для получения наград и отличий, сам с легкой конницей двинулся обратно в провинцию Азия. По дороге он снова занялся разбором спорных дел, определяя права царей, тетрархов, городов. Митридат Пергамский за свои заслуги был провозглашен царем и получил в свое владение одно из галатских княжеств, а также Боспор, принадлежавший до этого времени Фарнаку; Ариобарзану была передана Малая Армения, а Дейотар сохранил власть над большей частью Галатии.

После этого Цезарь направился в Рим. Он выбрал путь через Афины и даже посетил развалины Коринфа. 26 сентября он высадился в Таренге. По дороге из Тарента в Брундизий его встретил Цицерон, который хоть и вернулся от Помпея в Италию после фарсальской катастрофы, но не осмеливался появиться в Риме до возвращения Цезаря. Цицерон и страстно желал и боялся этой встречи, но Цезарь был так любезен, оказал ему такие знаки внимания, что после свидания с ним Цицерон уже совершенно безбоязненно направился в Рим.

Общее положение в городе изменилось как по волшебству. Стоило только Цезарю показаться в Риме, как все беспорядки, все вооруженные столкновения между Долабеллой, Требеллием и Антонием прекратились. Но Цезарь, видимо учитывая обстановку и разбираясь в ней лучше, чем Антоний, отнюдь не поддержал его действий. Более того, он фактически отстранил Антония от выполнения его обязанностей, да и сам в ближайшее же время сложил диктаторские полномочия. Это видно из того, что он провел выборы всех магистратов на остающиеся три месяца 47 г.

Таким путем Цезарь почтил и отметил ряд своих сподвижников. Консулами были избраны: Публий Ватиний, бывший его легатом еще в Галлии и оказавший ему весьма существенную помощь в ходе гражданской войны, особенно во время Балканской кампании, и Фуфий Кален, тоже бывший легатом в Галлии, а после Фарсала назначенный наместником Ахайи. На должности преторов, курульных эдилов, квесторов Цезарь, пользуясь предоставленным ему правом, рекомендовал опять-таки кое-кого из своих сторонников. Так, например, претором был избран Г. Саллюстий Крисп, известный всем как цезарианец, причем недавно исключенный из числа сенаторов за безнравственность.

Что же касается движения Долабеллы, то Цезарь пошел на частичную реализацию его программы. Был принят специальный закон, согласно которому снижалась задолженность по квартирной плате за год, причем для живущих в самом Риме — в объеме до 2 тысяч сестерциев, а в других городах Италии — до 500 сестерциев. На полную отмену долгов (tabulae novae) Цезарь снова не пошел, но проведенный им ранее закон о кредитных отношениях получил теперь новое толкование: из оцененного арбитрами имущества, которым расплачивались должники, в их пользу (т. е. в счет погашения долга) засчитывались выплаченные уже проценты. Кроме того, людям, располагавшим большими средствами, т. е. заимодавцам, предписывалось часть этих средств вкладывать в земельное имущество.

Наряду с этими мероприятиями финансово-экономического характера был проведен ряд законов, касающихся чисто административных проблем. По одному из них увеличивалось число преторов (с 8 до 10), по другим увеличивалось число эдилов, квесторов и даже авгуров, понтификов и квиндецемвиров (с 15 до 16). Возникшие таким путем вакансии заполнялись в основном креатурами Цезаря, не говоря уже о проведенном им в это время пополнении состава сената (lectio senatus).

Но если одно появление Цезаря в Риме прекратило волнения среди гражданского населения, то значительно сложнее оказалась ситуация, возникшая в результате мятежного настроения ветеранов. Они выражали возмущение по поводу того, что им не выплачены обещанные еще перед Фарсалом награды, не выделены земельные участки и что они не получили до сих пор законного увольнения. В результате поездки к ним Антония наступило лишь временное затишье.

Цезарь, пока он еще находился в Азии, отдал распоряжение перевести солдат из Кампании в Сицилию. Однако это распоряжение не было выполнено, а передавший его войскам П. Корнелий Сулла подвергся всяческим оскорблениям и угрозам. Посланный Цезарем после него претор Саллюстий спасся поспешным бегством, а два других посланца-сенатора были убиты. Солдаты двинулись на Рим и собрались на Марсовом поле.

Выступление Цезаря перед солдатами описывает — неясно, насколько правдиво и точно, но зато наиболее подробно — Аппиан. По его словам. Цезарь вопреки советам друзей, опасавшихся за его жизнь, смело направился к бунтовавшим солдатам и внезапно появился среди них. Солдаты с шумом, но без оружия сбежались к трибуне, на которой появился Цезарь, и, увидев своего императора, приветствовали его.

Тогда Цезарь спросил их, чего они хотят. Не осмелившись в его присутствии говорить о вознаграждении, солдаты, зная, как Цезарь нуждается в них для предстоящей кампании в Африке, стали требовать лишь увольнения. К их крайнему удивлению, Цезарь, не колеблясь» отвечал: «Я вас уволоняю». После этого в наступившей мертвой тишине он добавил: «И выдам все обещанное, когда буду справлять триумф с другими войсками». Кроме того, он с этого момента, обращаясь к ветеранам, стал называть их не «солдатами», как обычно, но «гражданами». Одним этим словом, уверяет Светоний, Цезарь окончательно переломил настроение солдат; они стали умолять его о прощении, изъявлять готовность понести любое наказание, лишь бы он согласился взять их с собой в Африку.

По одной версии, после довольно долгих колебаний, прежде всего по отношению к своему любимому 10-му легиону. Цезарь всех простил и тут же направил в Африку; по другим сведениям, он все же покарал главных мятежников, сократив им на треть обещанные награды. Но как бы то ни было, чреватый немалыми опасностями конфликт оказался разрешенным быстро, окончательно и безболезненно. Перед отъездом на африканскую войну Цезарь провел выборы магистратов на 46 г. На сей раз он воспользовался предоставленной ему привилегией выдвигать свою кандидатуру в течение пяти ближайших лет. Итак, консулами на 46 г. были избраны сам Цезарь и Марк Эмилий Лепид, который приобрел доверие Цезаря своими успешными действиями в Испании во время волнений, вызванных Кассием. Были избраны и другие магистраты. Избрание одним из преторов Авла Гиртия заставляет предполагать, что и в данном случае среди избранных имелось достаточное число сторонников Цезаря. Кроме того, под непосредственным его руководством и наблюдением было проведено назначение во все провинции новых наместников.

Цезарь отправлялся в Африку в декабре 47 г., проведя, таким образом, в Риме около трех месяцев. Сначала он прибыл на Сицилию, в Лилибей, откуда и намеревался отплыть к берегам Африки. Однако отплытие задерживалось из-за неблагоприятной погоды. Дабы подчеркнуть свое желание и готовность начать африканскую кампанию как можно скорее. Цезарь распорядился поставить его палатку у самого моря, так что волны прибоя почти разбивались об нее.

25 декабря он наконец вывел свой флот, имея на борту кораблей — военных и грузовых — 6 легионов пехоты (из них 5 легионов состояли из новобранцев) и 2 тысячи всадников. Пункт высадки на Африканском побережье не был, да и не мог быть намечен заранее, поскольку ни одна гавань не казалась безопасной и следовало рассчитывать лишь на счастливый случай. Но все же такой случай подвернулся, и Цезарь с частью своих сил высадился в районе Гадрумета. Однако силы Цезаря оказались невелики: с ним было лишь 3 тысячи пехотинцев и 150 всадников, остальные корабли рассеялись, их отнесло к северу.

Светоний рассказывает: высаживаясь с корабля, Цезарь оступился и упал, что у римлян считалось скверным предзнаменованием. Но он сумел этот незначительный инцидент обратить себе на пользу. Обхватив руками землю, на которую он упал. Цезарь воскликнул: «Ты в моих руках, Африка!» Светоний приводит данный случай как доказательство того, что Цезарь не был суеверен. Он рассказывает и о том, как Цезарь в насмешку над пророчествами, сулившими удачу и непобедимость на земле Африки всем тем, кто носит имя Сципиона, держал при себе в лагере представителя этого славного рода, некоего Сципиона Саллютиана, человека ничтожного и всеми презираемого. Но пожалуй, все эти примеры свидетельствуют скорее о том, что если Цезарь и не придавал большого значения приметам, предзнаменованиям и пророчествам, то он весьма считался с тем, какое это может произвести впечатление на окружающих, и прежде всего на его солдат.

Так как Гадрумет был хорошо укрепленным городом, то начинать его осаду со столь незначительными силами было бессмысленно. Один из цезаревых легатов пытался вступить в переговоры с Г. Консидием, который командовал гарнизоном Гадрумета, но попытка оказалась безуспешной. Тогда Цезарь решил сняться с лагеря. Но как только он выступил, на его арьергард совершенно неожиданно напала конница нумидийского царя Юбы. «И тут произошло, — пишет неизвестный нам автор «Африканской войны», — нечто невероятное: галльские всадники числом менее двухсот разбили двухтысячную мавретанскую конницу и отбросили ее в город».

Направившись на юг, Цезарь у города Лептиса был встречен специальной делегацией, заверившей его в том, что жители города изъявляют полную покорность и готовы выполнить все его желания. Поэтому он не стал занимать Лептиса, наоборот, поставил у ворот сторожевые посты, дабы солдаты самовольно не проникали за городские стены и не чинили обид населению. Сам же он расположился лагерем неподалеку от города.

Простояв здесь некоторое время, Цезарь двинулся в сторону города Руспины, на север, и выбрал для разбивки лагеря подходящее место па побережье. Он никак не хотел отойти от моря, так как ожидал прибытия остальных своих сил. По некоторым сведениям, он с небольшим отрядом лично выходил в море на кораблях, дабы встретить сбившийся с пути транспорт. Это удалось, и наконец-то прибыло долгожданное подкрепление.

4 января 46 г., в день прибытия транспорта, произошло неожиданное столкновение с противником, которое могло окончиться трагически для Цезаря. Взяв с собой 30 когорт пехотинцев, 400 всадников и 150 лучников, он отправился добывать хлеб для войска. Когда с этими довольно незначительными силами он отошел от лагеря уже на большое расстояние, конные разведчики вдруг донесли ему о приближении неприятеля. Это был сильный отряд кавалерии и легковооруженной пехоты под командованием Лабиена. Произошло упорное сражение. В какой-то момент боя конница Лабиена, используя свое численное превосходство, сумела окружить солдат Цезаря, которым пришлось сбиться в тесное каре.

Проведя удачный маневр. Цезарь прорвал своими флангами кольцо окружения и, отрезав одну часть от другой, обратил неприятеля в бегство. Однако, не увлекаясь преследованием и боясь засады, он решил отступить в лагерь. Но в этот момент неожиданно появился новый большой отряд отборных нумидийских всадников и пехоты под началом Марка Петрея. Бой разгорелся снова и длился до захода солнца, видимо, с крайним напряжением. Уже под покровом темноты солдатам Цезаря удалось отступить к своему лагерю.

Процезариански настроенный автор «Африканской войны», как предполагают, один из штабных офицеров Цезаря, изображает это сражение как некую второстепенную стычку. Кроме того, он ни словом не упоминает о панике, возникшей среди новобранцев Цезаря, особенно после появления Петрея с его войском. Гораздо решительнее об этом пишет Аппиан, считая, что Лабиен и Петрей одержали полную победу над Цезарем, обратив его солдат в бегство. Во время преследования цезарианцев раненая лошадь сбросила Лабиена; тогда Петрей сам подал знак прекратить преследование, сказав: «Не будем отнимать победы у нашего полководца Сципиона». Аппиан рассказывает и о том, что во время паники Цезарь лично пытался остановить бегущих, а одного из знаменосцев, схватив за плечи, повернул обратно со словами: «Вот где враги!»

Как бы то ни было, но при этом столкновении с противником повторилась в меньших масштабах та же ситуация, что впервые возникла под Диррахием: как тогда Помпей по своей инициативе прекратил сражение и не довершил победы, так теперь поступил помпеянец Петрей. В принципе оба раза враги Цезаря имели возможность полностью его разгромить и уничтожить, пока он еще недостаточно прочно обосновался на новом для него театре войны и находился явно в невыгодном положении, но оба раза эта возможность была упущена.

Малочисленность прибывшего подкрепления, неудачное сражение, наконец, общая ситуация в Африке — все это свидетельствовало о внушающем тревогу несоответствии между силами Цезаря и масштабами стоящих перед ним задач. Но не сумели пока объединиться и его враги. Правда, Сципиону, который, оставив в Утике большой гарнизон, выступил с восемью легионами и тремя тысячами всадников, удалось подойти к Лабиену и Петрею. Примерно в трех милях от расположения Цезаря они разбили общий лагерь. Сюда же должен был подойти с большими силами конницы и пехоты царь Юба.

Если бы это произошло, положение Цезаря стало бы критическим. Но когда Юба подходил к назначенному месту встречи, ему стало известно, что мавретанский царь Бокх в союзе с бывшим катилииарием, командиром крупного отряда добровольцев Публием Ситтием вторгся в пределы его страны, захватил несколько городов, в том числе и главный город Нумидии — Цирту. Тогда Юба, решив, что, пожалуй, лучше позаботиться о себе и своем царстве, чем идти на риск быть изгнанным из него ради желания помочь другим, повернул обратно и даже вскоре отозвал вспомогательные войска, отправленные им ранее Сципиону. Таким образом, объединения сил противника пока не произошло.

Цезарю же не оставалось ничего другого, как форсировать присылку новых подкреплений, и он отдает грозные приказы и распоряжения, как можно скорее переправить ему войска из Сицилии, предупреждая, что он не собирается делать никаких скидок на зиму или плохую погоду. Провинция Африка, сообщает он, погибает, и враги разоряют ее вконец; если не прийти ей сейчас на помощь, то во всей стране не останется ничего, кроме голой земли, не уцелеет ни одной кровли, под которой можно было бы укрыться.

Военные действия тем не менее на какое-то время затихли, противники ограничивались взаимными демонстрациями и мелкими стычками. Примерно в середине января прибыл второй транспорт; силы Цезаря были дополнены двумя легионами (13-й и 14-й легионы) ветеранов, 800 всадниками и 1 000 стрелков и пращников. Почти одновременно с этим претор Саллюстий, захватив на острове Керкина (Малый Сирт) большие запасы хлеба, отправил его на грузовых судах в лагерь Цезаря под Руспиной.

Получив подкрепления и обеспечив себя на некоторое время продовольствием. Цезарь, к удивлению своих противников, неожиданно снялся с лагеря и двинулся по направлению к городу Узита (к югу от Руспины). Еще на марше произошло довольно крупное кавалерийское сражение, в котором была разбита и обращена в бегство вражеская конница (ею командовал Лабиен). Попытка Цезаря вызвать Сципиона на решающую встречу в районе Узиты, однако, успеха не имела: Сципион предпочитал пока оборонительную тактику и проявлял крайнюю осторожность.

Он неоднократно обращался к Юбе с требованием помощи. Несколько уладив дела в собственном царстве, Юба наконец откликнулся на призыв и появился перед лагерем Сципиона, приведя с собой три легиона пехоты, 30 слонов и большое количество всадников и легковооруженных. Снова произошло несколько крупных кавалерийских стычек, причем, как правило, цезарева конница брала верх, но решающего сражения противник по-прежнему избегал.

Тем временем к Цезарю прибыли из Сицилии еще два легиона ветеранов — 9 и и 10-й. Несколько раз возникала такая ситуация, что противники выводили свои войска из лагерей, строили их в боевом порядке друг перед другом и, прождав несколько часов, расходились. Тогда Цезарь, который считал теперь свои силы уже достаточными и для которого затягивание военных действий становилось явно невыгодным, решается на довольно радикальное изменение тактического плана военных действий.

Не задерживая отныне легионы долгое время на одном и том же месте, перебрасывая их под предлогом добывания провианта от одного пункта к другому, он наконец находит то, что искал, и располагается лагерем у прибрежного города Тапса. В тот же день он начинает обносить город осадными укреплениями. Такая явная демонстрация и стремление захватить этот важный и хорошо укрепленный город, кстати говоря уже блокированный флотом Цезаря с моря, имели смысл прежде всего как дерзкий вызов противнику, вызов, на который уже невозможно было не реагировать.

Знаменитое сражение при Тапсе произошло 6 апреля 46 г. И хотя оно действительно знаменито, а по своему значению для общего хода гражданской войны не уступает Фарсальской битве, картина его во многом остается неясной. Конечно, следует исходить из описания этого сражения автором «Африканской войны», поскольку он не только современник, но, по всей вероятности, очевидец и участник сражения. Но тем не менее его описание вызывает некоторое недоумение: оно слишком лапидарно, значение самой битвы никак не подчеркнуто, много внимания уделено случайным эпизодам.

Сципион не успел еще полностью укрепить свой новый лагерь, как неожиданно развернулось сражение. Солдаты Цезаря заметили растерянность и страх застигнутого, видимо, врасплох противника и начали умолять своего полководца немедленно подать сигнал к бою. Цезарь сопротивлялся, даже уверял, что не желает сражения, как вдруг без всякого его приказа на правом фланге войск прозвучал боевой сигнал. По этому сигналу когорты со знаменами ринулись вперед; попытки центурионов удержать легионариев от самовольной атаки оказались безуспешными, и тогда сам Цезарь, дав пароль «Счастье», поскакал на врага.

Сражение, по данной версии, было быстротечным, а победа — полной. Когда остатки разгромленного войска пытались спастись бегством в лагерь, то оказалось, что оба более отдаленных лагеря (Афрания и Юбы) тоже уже захвачены цезаревыми солдатами. Ожесточившиеся ветераны никому не давали пощады; потери врага только убитыми достигли 10 тысяч человек, потери же Цезаря были ничтожны.

Таков рассказ автора «Африканской-войны». Описания этого сражения более поздними авторами еще лаконичнее (быть может, только за исключением Диона Кассия), но содержат ряд «разночтении» и заставляют предполагать использование нескольких источников, до нас явно не дошедших. Так, Аппиан в отличие от вышеизложенной версии говорит о затяжном характере сражения (до позднего вечера) и о победе, давшейся с трудом. Плутарх прямо указывает на существование различных версий: по одной из них Цезарь вообще не принимал никакого участия в деле, так как перед началом боя у него начался припадок эпилепсии. Тот же Плутарх приводит несомненно преувеличенную цифру потерь помпеянцев убитыми: 50 тысяч человек.

Оставив после сражения три легиона у Тапса для дальнейшей осады города (и два легиона у г. Тиздры), Цезарь с остальными силами спешно двинулся по направлению к Утике. Это был последний оплот помпеянцев. Комендант Утики Катон сумел превратить город в надежную крепость и собирался, видимо, оказать Цезарю стойкое сопротивление. Но население Утики ему не сочувствовало, а все те, кто открыто поддерживал помпеянцев, были в панике и помышляли о бегстве.

Учтя общую ситуацию, Катон понял бесперспективность и безнадежность сопротивления. С этого момента он не пытался никого переубеждать или задерживать, наоборот, оказывал содействие всем, кто хотел бежать, выделяя суда, снабжая припасами на дорогу. Когда к Утике подошел помпеянец Марк Октавий с уцелевшими двумя легионами и направил к Катону своего человека с предложением о разделе власти и командования, то Катон только сказал, обращаясь к друзьям: «Можно ли удивляться тому, что наше дело погибло, если властолюбие не оставляет нас даже на самом краю бездны!»

Судьба остальных видных помпеянцев была различной. Многие из них, отнюдь не по примеру Катона, решили все же прибегнуть к испытанному милосердию Цезаря и получили прощение, но наиболее непримиримые бежали, рассчитывая продолжать борьбу. Однако не всем это удалось. Фауст Сулла и Луций Афраний, пытавшиеся через Мавританию добраться до Испании, попали в руки Публия Ситтия, который, разбив одного из полководцев Юбы, двигался по направлению к Утнке. По приказу Цезаря они оба были умерщвлены. В руки того же Ситтия попался в результате морского сражения и главнокомандующий всеми силами помпеянцев — Метелл Сципион. Он пытался достичь Испании морским путем, но, попав теперь в плен, покончил с собой. Что касается царя Юбы, то он вместе с Петреем бежал в одну из своих резиденций, в город Заму, где находились его жены и дети и куда были свезены все его богатства. Однако жители Замы отказались впустить в город царя и его спутников и даже обратились к Цезарю за помощью. Ни один город, ни одна община не приняли беглецов, и они оба решили покончить жизнь единоборством. Удалось благополучно достичь Испании лишь Лабиену, Атию Вару и обоим сыновьям Помпея — Гнею и Сексту.

Африканская кампания была окончена. Следовало урегулировать некоторые дела и отношения, что Цезарь и выполнил со свойственной ему быстротой и определенностью. Нумидийское царство, т. е. бывшие владения Юбы, было превращено в провинцию «Новая Африка», и наместником этой провинции в ранге проконсула назначен Саллюстий. Некоторые области Нумидии были отданы в управление Ситтию как награда за помощь и за успешную борьбу с Юбой. На ряд африканских городов и общин была наложена солидная контрибуция: жители Утики (в основном богатые граждане, содержавшие войско помпеянцев) должны были выплатить 200 миллионов сестерциев в течение трех лет, жители Тапса также выплачивали контрибуцию в 200 миллионов сестерциев, а, например, жители Лептиса были обложены ежегодными поставками трех миллионов фунтов (10 тысяч гектолитров) масла.

Как и в начале гражданской войны, так и теперь, в ходе африканской кампании, отношение отдельных общин и городов продолжало оказывать существенное влияние на ход самой кампании. Так, городские власти и население Гадрумета явно поддерживали помпеянцев. Но зато, когда войско Цезаря двигалось от Гадрумета к Руспине, к нему начали обращаться посольства из ряда городов и укрепленных пунктов, обещая выполнить все его требования, предлагая помощь продовольствием. То же самое повторилось под Лептисом.

Когда Цезарь разослал по городам провинции специальные письма, подтверждающие его прибытие в Африку, то к нему из разных мест стали сбегаться «знатные люди», к которым его противники относились якобы с большой жестокостью. Неоднократны сообщения о перебежках к Цезарю нумидийцев и гетулов, бывших в свое время клиентами Мария. Цезарь опирался в этих случаях на наиболее знатных и «образованных», направляя их с письмами к согражданам, причем в конечном счете эти акции привели к выступлению гетулов против Юбы. Заключительным аккордом событий была перебежка в лагерь Цезаря знатных гетулов из царской конницы со своей прислугой и лошадьми.

Еще до битвы при Тапсе к Цезарю обратились жители города Ваги, обещая помощь и прося о присылке гарнизона. Табенцы, обитавшие в самой дальней приморской области царства Юбы, неожиданно восстали, перебили царский гарнизон и направили к Цезарю послов с просьбой о поддержке. После Тапса переход на сторону Цезаря, как и всякие посольства, обращения, просьбы о помощи, — все это приобрело массовый характер. Жители Замы, не пуская в город своего царя Юбу, направили срочное посольство к Цезарю, дабы он избавил их от осады города царскими войсками. Цезарь откликнулся на этот призыв и выступил с конницей по направлению к Заме. По дороге к нему обращалось «много вождей и царского войска», а когда он прибыл в Заму, то к нему явились «почти все царские всадники». Смерть Юбы окончательно решила и эти вопросы.

Итак, война, казалось, была окончена. Еще до возвращения домой в самой Африке Цезарь провел частичную демобилизацию. По всей вероятности, он увольнял из армии тех, кого считал наиболее беспокойным элементом, и поселил уволенных в двух приморских городах в качестве римских колонистов. После этого он 13 июня отплыл из Утики, провел около двух недель в Сардинии, оттуда направился уже в Италию, но вследствие плохой погоды и бурь, которые подолгу задерживали его в гаванях, прибыл в Рим довольно поздно: только 25 июля 46 г.

Окончание войны

После окончания африканской кампании два легиона, стоявшие в Дальней Испании, снова возмутились (они восставали уже и раньше, против Квинта Кассия), изгнали наместника провинции Г. Требония и заявили о поддержке дела помпеянцев. Когда в Испанию прибыл старший сын Помпея — Гней, он немедленно был провозглашен главнокомандующим. Вскоре здесь же оказались Секст Помпей (младший сын), Тит Лабиен и Атий Вар. Они привели с собой корабли и уцелевшие части африканской армии. При их деятельном участии, проявив большую энергию, Гней Помпей сумел за сравнительно короткий срок собрать крупные силы: он располагал тринадцатью легионами, не считая вспомогательных войск, полученных от мавретанского царя Бокха (Бокх, недовольный тем, как был решен Цезарем вопрос о Нумидии, отпал от него). Конечно, названные легионы не состояли сплошь из римских граждан, но все же помимо двух, изгнавших Требония, некоторые были сформированы из ветеранов Афрания, из римских жителей таких городов, как Италика или Кордуба, и в военном отношении не вызывали сомнений. Легаты Цезаря — Квинт Фабий Максим и Квинт Педий не смогли справиться с таким серьезным противником, и только флот под командованием Гая Дидия, высланный Цезарем еще тогда, когда он по дороге из Африки задержался на Сардинии, имел некоторые успехи (удачный морской бой против Атия Вара). Общее же положение в Испании было таково, что участие Цезаря в военных действиях становилось и неизбежным, и необходимым.

На этот раз Цезарь отнюдь не стремится покинуть Рим. Отъезд был для него вовсе нежелателен, приходилось оставлять массу не доведенных до конца дел, отказываться на какой-то — и не очень определенный — срок от реализации ряда намеченных планов. Отъезд был очень некстати и по причинам личного характера: в Риме и даже в самом доме Цезаря находилась Клеопатра, которая привезла с собой своего новорожденного сына. Она называла его сыном Цезаря и хотела получить от Цезаря разрешение дать ребенку его имя. То, что Цезарь принял ее в своем доме, принял при благополучно здравствующей жене, произвело в Риме весьма неблагоприятное впечатление и долгое время служило предметом оживленных пересудов и светских сплетен.

Но как бы то ни было, отъезд был решен. Тем не менее, прежде чем покинуть Рим, Цезарь провел ряд неотложных мер по управлению провинциями, а также самим Римом. Что касается провинций, то Цезарь позаботился о назначении наместников на 45 г., причем некоторым из них, например Дециму Бруту или Саллюстию, был продлен срок полномочий, некоторые же были назначены заново. В самом же Риме, не имея времени, а возможно, и желания проводить выборные комиции, Цезарь вступил на иной путь. Были проведены только выборы народных трибунов (и плебейских эдилов). По отношению к другим магистратурам обычный порядок оказался нарушенным. Будучи облечен властью диктатора (в третий раз) и консула (также в третий раз), Цезарь назначил начальником конницы (magister equitum), а следовательно, и своим заместителем на время своего отсутствия в Риме М. Эмилия Лепида, бывшего, кстати сказать, одновременно консулом. Ему он придал особую коллегию из восьми городских префектов (praefecti urbis) в ранге преторов (шесть из них вместо преторов и эдилов, двое — вместо квесторов). Видимо, уже после того, как Цезарь отбыл в Испанию, были проведены в самом конце года, под председательством Лепида, центуриатные комнции, на которых Цезарь в четвертый раз избирается консулом (на 45 г.), причем консулом sine collega. В этой необычной системе управления видную роль играли и такие близко стоявшие к Цезарю лица, как Оппий и Бальб, которые, не занимая официальных постов, тем не менее пользовались большим влиянием и поддерживали тесные контакты с Цезарем.

Подобная организация власти не могла, конечно, встретить сочувствия в Риме, особенно в сенатских кругах (хоть это случилось не впервые: Рим оставался без обычных магистратов и в 47 г.). Общая атмосфера также была нервозной, преобладали настроения беспокойства и неуверенности. Затянувшаяся гражданская война, новые ее вспышки, несомненно, раздражали диктатора, могли побудить его к каким-то ответным мерам, могли, наконец, изменить его отношение к политическим противникам и вместо лозунгов милосердия вызвать к жизни столь еще памятную многим римлянам политику террора и проскрипций.

Установленная Цезарем на 45 г. система управления скорее подтверждала подобные опасения. В этой обстановке общественные веяния, настроения, даже общественная психология менялись очень быстро. Все яснее становилась утопичность проектов, идей, предложений, близких к тем, которые высказывали в своих «Письмах» Саллюстий или в недавней речи за Марцелла Цицерон. Характер войны почти ни у кого уже не вызывал сомнений, все понимали, что борьба идет вовсе не за восстановление республики, но лишь за власть и господство. В январе 45 г. Цицерон писал, что для всякого честного человека находиться в Риме — величайшее несчастье, ибо нигде так наглядно не бросается в глаза гибель и государства, и личного достояния. Что касается войны, то она, по его мнению, едва ли будет продолжительной, и хотя причины, побудившие противников взяться за оружие, как будто неодинаковы, но между победой той или другой стороны он не видит большого различия.

Цезарь выехал из Рима в первых числах декабря и через двадцать семь дней уже был в лагере Квинта Педия и Фабия Максима (под Обулко, примерно в 60 километрах от Кордубы). Небезынтересно отметить, что это свое путешествие он описал в поэме «Путь» (Iter), которая до нашего времени, к сожалению, не сохранилась. Как в самом начале балканской и африканской войн, так и теперь, в первые недели новой испанской кампании, Цезарь не располагал достаточными силами и был в очень неблагоприятном положении в смысле снабжения продовольствием. Но и на сей раз противник не сумел использовать своего преимущества. В скором времени силы сторон почти сравнялись.

Гней Помпей осаждал в течение нескольких месяцев город Улию, который стойко сопротивлялся и сохранял верность Цезарю. Последнему удалось помочь осажденным, прислав значительное подкрепление, кроме того, Цезарь удачно применил отвлекающий маневр. Он направился в сторону Кордубы, города, считавшегося столицей провинции. Здесь стоял гарнизон под командованием Секста Помпея. Марш Цезаря в сторону Кордубы заставил Гнея Помпея снять осаду Улии. В январе уже сам Цезарь осадил город Аттегуа, богатый запасами продовольствия. Даже в это зимнее время осадные работы велись чрезвычайно энергично, город был полностью окружен и, несмотря на стойкое сопротивление римского гарнизона (т. е. помпеянских частей), взят штурмом 19 февраля 45 г. Взятие этой сильной крепости, которую помпеянцы считали почти неприступной, имело широкий резонанс: начались, как это бывало и раньше, во время предыдущих кампаний, массовые перебежки из лагеря противника, дезертирство; многие испанские общины явно стали склоняться на сторону Цезаря.

Произошло еще несколько столкновений, и наконец дело дошло до решающего сражения. Это была знаменитая битва при Мунде (17 марта 45 г.). Цезарь имел в своем распоряжении 80 когорт пехоты (частично сформированных из оставшихся частей 3-го, 5-го и 10-го легионов) и до 9 тысяч всадников. Войско противника расположилось на высотах. Цезарь ожидал, что враг спустится в долину и перейдет ручей, протекавший между двумя позициями. Однако его расчеты на этот раз не оправдались. В то время как легионы Цезаря приближались к ручью, помпеянцы и не думали сходить со своих высот. Легионы Цезаря остановились перед их грозной позицией. Завязалось ожесточенное сражение, исход которого долгое время был неясен; в какой-то момент ряды цезарианцев даже дрогнули. Тогда Цезарь, спешившись, схватил щит и ринулся вперед, крича, что пусть этот день будет для него последним, как и весь поход — для самих воинов. Он подбежал к вражеской линии, осыпаемый градом копий, пока не подоспели на выручку центурионы. Но этот отчаянно смелый поступок создал перелом, сражение разгорелось с новой силой и ожесточением. День уже клонился к вечеру, когда мавретанский царь Богуд (брат и соправитель Бокха), сражавшийся в рядах Цезаря, по своей собственной инициативе совершил глубокий кавалерийский рейд в тыл врага и напал на лагерь. Лабиен, заметив маневр, отвел свои пять когорт назад и ослабил таким образом фронт сопротивления. Это по существу и решило исход сражения; помпеянцы обратились в бегство. Победа Цезаря была полной — его потери не превышали 1 000 человек, тогда как противник потерял свыше 30 тысяч только убитыми. Среди оставшихся на поле боя были Лабиен и Атий Вар; по распоряжению Цезаря тела их предали погребению. Сражение при Мунде оказалось, пожалуй, самым упорным и самым жестоким из всех сражений гражданской войны; недаром Цезарь после битвы сказал своим друзьям, что он не раз боролся за победу, теперь же впервые — за жизнь.

Вскоре Цезарю сдались Кордуба, Гиспал, а его легату Фабию Максиму и город Мунда. Секст Помпей бежал из Кордубы, и ему удалось спастись. Менее удачлив оказался сам Гней. Он тоже пытался бежать, но был настигнут и убит; его голова показана народу в Гиспале. В этом городе Цезарь задержался до конца апреля 45 г., занимаясь урегулированием дел в Испании, затем он переехал в Гадес. Города и общины, активно поддерживавшие помпеянцев, были подвергнуты конфискациям и обложены суровой контрибуцией (например, те же Кордуба и Гиспал); наоборот, города, оказавшие поддержку Цезарю, получили различные льготы и привилегии. Мероприятия, проведенные Цезарем, дают довольно наглядное представление о его колонизационной и гражданско-правовой политике.

Ко времени Цезаря романизация Испании зашла уже довольно далеко. Ряд городов имел латинское, а некоторые и римское право. Итоги Союзнической войны, а затем Серторианская война оказали своеобразное содействие процессу романизации. Когда на территории Испании развернулась борьба между цезарианцами и помпеянцами — как во время первой, так и второй испанской кампании, — местные города и общины принимали в ней достаточно активное участие, а легионы, формировавшиеся в ходе этой борьбы, в значительной мере рекрутировались из местных уроженцев. Так и теперь, после Мунды, Цезарь даровал многим общинам гражданские права, а некоторые из них даже были превращены в «колонии римских граждан»: например, на территории Гиспала возникло две колонии, названные в честь Ромула и самого Цезаря; сохранивший верность город Улия тоже был превращен в такого рода колонию и получил соответствующее название (colonia Fidentia). Из частично дошедшего до нас постановления о колонии Генитива мы можем получить некоторое представление об устройстве этих «колоний римских граждан». В постановлении отмечалось, что основание колонии произошло «по повелению диктатора», затем подчеркивалось, что все граждане подлежат в случае нужды призыву в армию, и, наконец, запрещалось избирать патронами сенаторов (и их сыновей). Судя по некоторым данным, такими же характерными чертами отличались и колонии, основанные Цезарем в Африке.

Покидая Испанию, Цезарь передал управление Дальней провинцией Гаю Каррине. Дату его отъезда едва ли можно установить точно; неясно также, сколько времени Цезарь провел в Нарбоннской Галлии, через территорию которой он возвращался домой. Известно лишь, что здесь его встретил Марк Антоний, с которым вместе он и совершил остальной путь. Известно также, что 13 сентября 45 г., задержавшись в своем Лавиканском поместье (в Лациуме, неподалеку от Тускула), Цезарь составил завещание, а в самом Риме появился в начале октября.

За время отсутствия Цезаря и вплоть до известий о победе при Мунде настроение в Риме и общая обстановка продолжали оставаться тревожными и неясными. Об этом можно судить не только по письмам Цицерона к тем его корреспондентам — бывшим помпеянцам, с которыми он вполне откровенен, но и по некоторым другим примерам и фактам менее камерного значения. Тот же Цицерон, состоявший, между прочим, в переписке и с самим Цезарем и даже получивший от него из Испании письмо с соболезнованием по поводу смерти своей любимой дочери Туллии, тем не менее опубликовал в самом конце 46 г. (а возможно, в самом начале 45 г.) свое сочинение о Катоне, восторженный панегирик заклятому врагу Цезаря. Появление этого сочинения вызвало в Риме настоящую сенсацию, и влияние его на римское общественное мнение было таково, что Цезарь счел необходимым в самые напряженные дни войны, накануне Мунды, ответить Цицерону, и не просто личным письмом, а целым сочинением (в двух книгах), которое он демонстративно назвал «Антикатон» и в котором он наряду с комплиментами по адресу Цицерона обрушился с потоком гневных обвинений против самого его героя.

Тем не менее победа при Мунде, как только весть о ней достигла Рима, внушила, по свидетельству самих древних, такой страх перед Цезарем и создала ему такую славу, какой никто и никогда не имел до него. Так по крайней мере говорит об этом Аппиан. Этими же причинами он объясняет и безмерные, небывалые почести, оказанные Цезарю после Мунды. Нам уже приходилось касаться этого вопроса. Однако мы говорили лишь о даровании Цезарю титулов императора, отца отечества, освободителя и о десятилетнем консулате (от которого он, кстати говоря, отказался, но не о других, быть может, менее реальных, но отнюдь не менее пышных почестях.

Так, сенатом было назначено пятидесятидневное благодарственное молебствие в честь победы. Сенат разрешил Цезарю появляться на всех играх в одеянии триумфатора, в лавровом венке, а также носить высокие красные сапоги, которые, по преданию, носили когда-то альбанские цари. Сенат и народ постановили, чтобы Цезарю был выстроен на Палатине дом за государственный счет и чтобы дни его побед были объявлены праздничными днями. Во время игр и процессий его статую из слоновой кости (simulacrum) проносили на роскошных носилках; статуи Цезаря воздвигались также в храме Квирина и среди изображений царей на Капитолии. Это были уже такие почести, которые, по словам Светония, превосходили человеческий предел и не оказывались до сих пор ни одному смертному.

Вскоре после возвращения из Испании Цезарь от праздновал новый (т. е. пятый!) триумф. Им было дано два угощения народу (prandium); первое из них показалось самому Цезарю чересчур бедным, и он повторил его через четыре дня. Однако эти празднества (а Цезарь разрешил отпраздновать триумф еще двум своим легатам) произвели на римлян тягостное впечатление, ибо речь шла о победе над согражданами, а не над чужеземными народами или властителями.

Вслед за триумфом Цезарь сложил с себя звание консула sine collega, и им были проведены выборы новых консулов на оставшиеся три месяца. На эти же три месяца вместо городских префектов, очевидно, были избраны преторы и квесторы (в соответствии с законом Цезаря о магистратах). Таким образом, положение государства как будто нормализовалось: последняя кампания гражданской войны была победоносно окончена, враги сокрушены, управление Римом и провинциями все более входило в упорядоченную колею, сам же Цезарь, окруженный неслыханными до того в Риме почестями, пребывал на вершине славы и могущества.

Источник:

Утченко С. Л. Юлий Цезарь. Москва, 1984.