Римская Слава - Военное искусство античности
Новости    Форум    Ссылки    Партнеры    Источники    О правах    О проекте  
 

Миланский эдикт. К историографии вопроса (Дрязгунов К. В.)

Известный эпизод у Мильвиева моста, возможно, стал поворотным моментом в истории Римской империи. Именно здесь император Флавий Константин перешел на сторону христианства. Существует множество версий такого преображения из «Савла в Павла». Но независимо от этих теорий, в истории остается факт, что по ряду причин Константин призвал на помощь христианского Бога и нес христианскую эмблему перед войском, побеждая своих врагов одного за другим, пока не остался единственным правителем Империи. Если Константин всего лишь экспериментировал с новым культом и символами, то следует признать эксперимент успешным, так как возникла вера в священную эмблему – хризму, которая в дальнейшем использовалась во всех военных кампаниях (Alexander C. Flick, The Rise of the Mediaeval Church. New York: Burt Franklin, 1909. p. 117).

На политическом уровне, Константин продолжил политику религиозной терпимости своего отца в северо-западной части Империи.

Кроме того, в ближайшем окружении императора, христианству симпатизировала мать императора и находился Осий, Епископ Кордовы (W.H.C. Frend, The Rise of Christianity. Philadelphia: Fortress Press, 1984. p. 482).

Константин унаследовал от своего отца ту часть империи, которая была наиболее склонна к христианству. Согласно Евсевию, Констанций (отец Константина) назвал свою дочь, сестру будущего императора — «Анастасией» и это имя встречается только среди евреев и христиан. Еще одна сестра Константина, Констанция стал христианкой очень рано (VC I, 17,3). Константин называл своего отца «первым христианским Цезарем» (VC II, 49). Даже при дворе Диоклетиана, где Константин провел свою юность, царила атмосфера терпимости (HE 8,2). Лактанций отмечает, что христианками были жена Диоклетиана (Приска) и его дочь (Валерия). Иными словами, окружение Константина было и религиозно-толерантным и частично христианским.

Нужно отметить, что в тоже время, имелись очевидные политические выгоды от обращения Константина к христианству. Как политик он понял увеличивающуюся важность христианского меньшинства.“Очевидно правители империи постепенно признавали, что преследование христиан потерпело неудачу и что любой, кто хотел власти над Империей или ее частью должен был заключить мир с церковью” (Kenneth Scott Latourette, The First Five Centuries: A History of the Expansion of Christianity New York: Harper and Brothers, 1936, p. 160).

Возможно, за «превращением» Константина стоит определенный мистический настрой. Его противник Максенций полагался на языческие культы. Для ниспровержения Максенция Константин мог искать своего рода поддержки у христианского Бога. В его первые «христианские» годы, Константин, возможно, рассматривал новую религию как формулу успеха (Charles Norris Cochrane, Christianity and Classical Culture. New York: Oxford University Press, 1957. p. 186), которая привела к победе. Если бы он служил Богу, то Бог служил бы ему. «Договоренность» между ним и Богом работала хорошо, и когда он пришел к окончательной победе под крестным знамением — его преданность христианской вере увеличилась. Для него христианство было большим действенным средством, более успешным, чем язычество.

Хотя его вера была явно не глубока, Константин, кажется, был в ней искренним. Конечно, он исходил из политической потребности на тот момент. Прагматизм Константина по отношению к христианству и христианскому богословию стал тогда важным фактором в его построении отношений с самой церковью.

Кроме всего прочего, приход в христианство позволял провести в жизнь триаду «Один Бог — одна империя — один Цезарь», которая бы позволила объединить государство под властью одного человека — Константина.

Новый религиозный опыт Константина привел к изменениям в государственной политике и появлению в 313 г. на встрече в Милане с Лицинием, документа, известного сейчас, как Миланский эдикт, который укрепил политику религиозной терпимости. (Нужно отметить, что некоторые считают, что такого документа не существовало или он был принят не в Милане). Этот эдикт, своего рода “Великая хартия вольностей религиозной свободы” (Flick, p. 119) оказал значительное влияние на Империю (текст документа приводится Лактанцием). Он положил конец гонениям на христиан, и помещал христианство в равные права с язычеством. Христианства теперь считалось religio licita (Cochrane, p. 178), что означало, что христиане имели право выразить их веру без страха перед юридическими коллизиями. Кроме того, те, кто был в эпоху гонений лишен статуса и правомочий, были в них восстановлены. Им дали свободу собраний, и разрешили собственность, которая в том числе была конфискована во время периодов преследования. Указ признал церковь корпорацией с правом владения собственностью. Христианство стало юридически равным другим религиям.

Есть две версии Миланского эдикта: греческая версия (перевод Евсевия) в HE х. 5.1-14) и Латинская копия письма (litterae ср. De mortibus persecutorun 48,1), отправленная к наместнику Никомедии, сохранившиеся в De mortibus persecutorun 48.2-12. Имеется точка зрения, что Миланский эдикт является лишь подтверждением уже существующего к тому времени указа Галерия от 311 г.

Церковь не была единственной стороной, которая извлекла выгоду из рассматриваемого документа. Константин получил преимущества от своей новой политики. Закончив преследования, он получил поддержку христиан. Позволяя церкви быть в рамках правового поля, он усилил и институциализировал эту поддержку. Влиятельная, объединенная церковь, лояльная лично императору, стала огромным политическим преимуществом. В тоже время и император стал подвержен влиянию политики церкви. В 313 г. скорее всего Константин решал текущие проблемы и не учел, что может стать подверженным влиянию новой корпорации.

Указ императора сопровождался другими декретами. В частности, духовенство было освобождено от муниципальных и военных обязанностей (привилегия, уже предоставленная языческим священникам и еврейским раввинам), и были эмансипированы христианские рабы. В 316 г. были отменены различные постановления, которые были оскорбительны для христиан, а в 323 г. языческие символы Юпитера, Аполлона, Марса и Геркулеса исчезли с имперских монет (Flick, p. 119). Но только когда он победил Лициния и стал единственным императором в 324 г., только тогда он стал активно продвигать новую религию.

Лициний не был сторонником христианства. Он, очевидно, согласился на политику Константина из политической необходимости, а не сочувствия к вере. Когда эти два правителя столкнулись в противоборстве за абсолютную власть, Лициний предпринял запоздалую попытку избавить свои территории от христианского влияния, но было уже поздно.

Константин считал, что духовенство осуществляет деятельность, которая приносит пользу государству и поэтому должно быть вознаграждено привилегиями (Andrew. The conversion of Constantine and Pagan Rome. Clarenton Press. England: 1948: p47).

В 318 г. были расширены полномочия церковного суда, а в 321 г. Константин признал воскресенье в качестве праздника. Воскресенье был днем недели, в течение которого христиане собрались для того, чтобы поклоняться своему Богу. Таким образом, провозглашая этот день официальным праздником, он облегчил христианам жизнь и участие в церковных службах и он публично заявил, что благосостояние государства зависит от христианского поклонения одному и только Богу (Odahl, Charles-Matson. Constantine and the militarization of Christianity. Xerox University microfilms. California, 1976: 147-148).

Но были и те, кто критиковал Константина за его «обращение». Так Евнапий и Зосим обвиняли Константина в том, что он ослабил Империю из-за снисходительности к христианам. [Barnes, Timothy D. (1981). Constantine and Eusebius. Cambridge, MA: Harvard University Press].

Эдвард Гиббон, стремясь объединять две крайности в описании Константина Евсевием и Зосимом представляет императора как благородного военного героя, развращенного христианским влияниям, которое превращает его в восточного деспота в старости: «герой… превратившийся в жестокого и развратного монарха». [Gibbon, Decline and Fall, 1.256; David P. Jordan, «Gibbon’s ‘Age of Constantine’ and the Fall of Rome», History and Theory 8:1 (1969): 71–96].

В заключении можно сказать, что сотрудничество между христианской церковью и государством при Константине принесло выгоду обоим партнерам. Христианская религия обеспечила серьезную поддержку императорской власти. Церковь же получила от государства значительные привилегии и поддержку в борьбе с язычеством. Константин, по сути, начал новую эру – эру взаимодействия христианской церкви и государства, которая в общих чертах жива и сегодня.

Источник:

Дрязгунов К. В.
Специально для проекта «Римская Слава».
Использование данного произведения возможно только с письменного разрешения автора.

 
© 2006 – 2019 Проект «Римская Слава»