Римская Слава - Военное искусство античности
Новости    Форум    Ссылки    Партнеры    Источники    О правах    О проекте  
 

Повседневная жизнь армии Александра Македонского: Взятие городов (Фор П.)

Македонские войны • 16 декабря 2012 г.

Полиоркетикой (от двух древнегреческих слов полис — город и herkos — укрепления) называют искусство осады и взятия городов. Деметрия, сына Антигона Одноглазого и царя Македонии, правившего с 297 по 286 год, называли Полиоркетом, «Осаждателем городов». С тех пор как на Ближнем Востоке возникли первые укрепления, около двух тысяч лет назад, судьба государств, а то и целых народов, зависела от взятия и покорения городов. Чтобы атака превосходила защиту, чтобы в ней было меньше показного хвастовства и больше научного подхода, из поколения в поколение трудились три категории исследователей, в высшей степени специализированных в военной области, а именно архитекторов, техников (demiourgoi) и механиков. С развитием точных наук, совершенствовавшихся на протяжении IV века, и составлением Архитом из Тарента для узкого круга, приблизительно с 380 года, первых трактатов по прикладной механике в области винта и блока, техника всё теснее сближается с арифметикой, которая вычисляет, и геометрией, которая отмеряет. Основываясь на числе и пропорциях, на чертеже и геометрических фигурах, а также на экспериментальной работе, техника была в состоянии давать всё более точные и предсказуемые эффекты. Около 360 года, еще до Филона из Афин и Диада из Фессалии, современников Филиппа и Александра, и задолго до Пирра, царя Эпира, Эней Тактик пишет «Полиоркетику», которая дошла до нас. Здесь, наряду с технологией и рассуждениями о военной технике, заявляет о себе подлинная воля к рационализации. То же самое наблюдалось и в прочих его трактатах об использовании огня и шифрованных посланиях, об организации армии и о финансовых проблемах, которые возникают в связи с войной. Кроме того, он прекрасно понимал, сколько методической подготовки, планирования и расчета предполагает армейский обоз с его повозками и машинами, skeuophora. У Филиппа, окружившего себя лучшими техниками и инженерами своего времени, уже во время осады Фер в 354 году ничего не было оставлено на волю случая. Попытаемся, в свою очередь, методично рассмотреть его инструменты, прежде чем привести их в действие или, выражаясь словами Аристотеля, учителя Александра, прежде чем перейти «от потенции к акту». Разумеется, своими успехами в полиоркетике Великая армия вторжения была обязана как совершенству машин, так и атакующему напору, то есть храбрости одних и предательству других.

Инженеры и техники

Инженеры Филиппа и его сына смогли сделать более эффективными четыре вида механизмов, известных сицилийцам уже в начале IV века до нашей эры, но значительно улучшенных: арбалет, или лук с направляющей; баллисту, или скорпион, своего рода большой арбалет, установленный на лафет; oxybelos, или катапульту, с двумя торсионами1, которая стреляла длинными и толстыми пиками; lithobolos, или petrobolos, своего рода камнемет или шаромет. Все описания, все изыскания научного характера, которыми мы располагаем, появились гораздо позднее Азиатского похода. Они восходят либо к Филону Византийскому, жившему в конце III века до нашей эры, либо к Герону Александрийскому, веком позднее, либо к Афинею или Витрувию, еще век спустя. Что касается чертежей, сопровождающих тексты, они созданы средневековыми монахами и, следовательно, являются точно такими же интерпретациями, как и современные. Кроме того, следует сказать, что производство оружия всегда относилось к сфере государственной тайны, а конструкторы точных инструментов, одновременно столяры и инженеры, были еще и творцами, никогда не повторявшимися в своих произведениях. Великолепный механизм оставался уникальным, исключительным изделием, создатели которого испытывали гордость настоящих художников. Они даже ставили на них свои имена: Полиэд, Диад, Харий… В прочем же форма и мощь механизмов по необходимости менялись в зависимости от используемого материала и его сопротивления обработке, а также заданной цели.

Метательные орудия

Арбалет на самом деле — усовершенствованный лук. Древние называли его «эвтитон», поскольку лук «натягивается в прямом направлении»2 по деревянному цевью с направляющей, нижний конец которого снабжен полукруглой ручкой. Два плеча лука из рога, кизила и даже металла (?) присоединяются к деревянному цевью с боков. Тетиву из кишок животных тянут вдоль цевья с помощью крючка с выступами, которые цепляются за две боковые кремальеры. В принципе арбалет можно натянуть, упирая в живот деревянный полукруг на нижнем конце, откуда и его название gastraphetes — гастрафет, как его нередко именуют до сих пор. Также можно предполагать, что, подобно нашим средневековым арбалетчикам, древние упирались заостренным концом своего оружия в землю, после чего налегали грудью или животом на закругленный конец и руками тянули тетиву на себя до фиксирующего выступа или крючка на направляющей3. Затем в желобок цевья помещали стрелу. Нажав пальцем на курок, тетиву отпускали и она выталкивала оперенную стрелу. Стрела летела на расстояние в 100 и даже 150 метров. Преимущество этого оружия заключалось в его точности. Стреле придавалось направление, подобно снаряду в стволе пушки. Стабильность и точность стрельбы возрастали еще больше, если арбалет помещали на фиксированную опору, ствол дерева или выступ стены. С другой стороны тридцатиметрового рва стрелок мог положить стрелу с металлическим оперением в узкую бойницу. Кто бы там ни показался, с ним было покончено. Оружие, надолго забытое после падения Римской империи, так же надолго сделалось абсолютным оружием стрелков и охотников — настолько, что церковь вынуждена была его запретить. Арбалетная стрела, до сих пор сохранившаяся на игральных картах4, остается предвестником гибели. Арбалетчик не просто убивает: он забивает людей, как скот.

Баллиста, буквально «метательница», всего только повторяла, во внушительных размерах, предыдущее орудие смерти. Она устанавливалась на деревянном основании или лафете и, следовательно, повышала свою устойчивость. Баллиста была съемной, а значит, с ней было удобно управляться. Пускали из нее не только карро, но и стрелы, иногда до двух локтей (92 сантиметра) длиной, и даже две сразу, поскольку цевье могло иметь несколько желобов. Плечи лука, гораздо более широкие, были слишком твердыми и толстыми, чтобы человек мог натянуть эту настоящую рессору собственными силами; приходилось пользоваться рукоятью ворота, чтобы натянуть крюк тетивы и ее спусковой механизм вдоль длинной кремальеры и зарядить направляющую. Разворачивая цевье ложи на лафете, стрелок изменял угол и направление выстрела, как в настоящей пушке. Это орудие было довольно легким и удобным в использовании при осадах, на полях сражений, а также на корабельных мостиках и во время переправ через большие реки Азии. Когда армия переправлялась на плотах через Сырдарью около Ходжента, ее военные орудия, в ту пору (в сентябре 329 года) очень многочисленные, вносили смятение в ряды скифской конницы. Стрелы дальнего радиуса действия, снабженные тремя крылышками, подобные тем, что были найдены в Олинфе (348 год), должны были пронзать не только коней, но и кожаные и войлочные доспехи всадников, а возможно, даже доски и изгороди. Снаряженные горючими материалами, они проливались на противника огненным дождем. Цифры нам не известны. Все реконструкции военных музеев в Риме, Париже, Сен-Жермене… не идут дальше предположений.

Поскольку ни ученые, ни теоретики вооружения, ни греки, ни римляне, ни переводчики эпохи Возрождения, ни современные переводчики не достигли соглашения в терминологии, договоримся, что в нашей книге французским словом «катапульта» будет обозначаться оружие гораздо более тяжелое и опасное — осадная машина, стрелы которой выстреливались двумя отдельными рычагами. Именно так этот механизм обозначается в трактатах по античной полиоркетике, противопоставляющих луки с прямым натяжением «палинтонным» катапультам (Диодор, XVII, 42, 7, и в других местах он употребляет слово oxybele), то есть с натяжением с обоих боков. Катапульту также ставили на лафет или треугольный деревянный разборный постамент. Цевье с направляющей, весьма удлиненное и поворачивающееся на шарнире или на простой оси, можно было поставить на землю. Два рычага по бокам, к концам которых была прикреплена веревка (или ремень), которую следовало натягивать, были обращены назад механизма. Другие концы рычагов были заведены в жгуты из бычьих жил или очень туго скрученных волос. Когда веревку натягивали с помощью рычагов ворота, жгуты подвергались закручиванию, которое было тем сильнее, чем толще жгуты. Общий угол кручения палинтонной машины примерно вдвое превосходит угол арбалета. Стоило прикоснуться к спуску на конце кремальеры, и нити высвобождались, как пружины. Рычаги и веревка занимали изначальное положение и толкали снаряд вперед. Будучи закреплены в двух барабанах по бокам или оставлены на свободе, эти пружины могли быть сделаны из деревянных пластин или даже стальных нитей. Государственные секреты, секреты изобретателей. Александрийские математики старались свести механизмы в формулы, отыскать меру, с помощью которой строилась бы вся машина. Так, около 100 года Герон Александрийский в своем трактате «Об изготовлении метательных машин», являвшемся трактатом по прикладной механике, дает толщину жгута эластичных нитей, этого движителя всей машины в одну девятую длины стрелы. Для снаряда длиной 3 локтя (1,38 метра) диаметр рессоры составляет 8 пальцев (15,3 сантиметра). За неимением античных таблиц стрельбы по углу кручения можно высчитать, что катапульта должна была иметь начальную силу, втрое превосходящую предыдущую машину. В IV веке до нашей эры осадная техника была еще делом исключительно эмпирии, но и в этом иностранные конструкторы Македонии опережали своих сицилийских, кипрских и финикийских конкурентов. Отметим также, что тяжелые орудия из дерева и эластичных волокон могли изготовляться серийно, подобно военным кораблям, а также демонтироваться и храниться по частям в арсеналах и крепостях империи.

Принцип действия камнемета, литобола или петробола, вероятно, был таков: двойная система кручения отклоняется назад, а затем бросает определенный вес вперед. Литературная традиция утверждает даже, что к метанию камней можно было легко приспособить вышеописанную катапульту. Филон Византийский дошел до того, что в «Трактате о метательных машинах» (около 225 года) подсчитал диаметр пружины в зависимости от веса метательного снаряда: произведение кубического корня из этого веса в драхмах (100 драхм = 432 граммам) на 1,1 дает число пальцев толщины пучка (диаметр = 1,1 3?веса). Однако да будет нам позволено усомниться как в том, так и в другом. Стрелы и дротики, пускаемые вышеуказанными орудиями, скользят по направляющей и выталкиваются простой веревкой или плетеным ремнем. Но для камней и даже для снарядов совершенно правильной сферической формы такое невозможно представить. В 332 году до нашей эры, когда греко-македоняне и их союзники осаждали Тир, их камнеметы были способны перебрасывать очень тяжелые глыбы через стены города и бить ими по зубцам крепостных укреплений. Подсчитано, что во времена Деметрия Полиоркета, тридцатью годами позже, осадные машины метали блоки весом около 80 килограммов на расстояние, равное и превышавшее 150 метров. Очевидно: 1) что ковш, или подхват, в котором лежали подобные метательные снаряды, нисколько не напоминал направляющую, а скорее был похож на плечо рычага; 2) что веревка, или растяжка этого ковша, непонятно как прикрепленная к двум пружинам впереди, проходила под этим плечом рычага, но не за ним; 3) чтобы привести такой вес в исходное положение, приходилось использовать ворот, а не маленький вертлюг. Пучки из животных, растительных или металлических волокон, образующие пружины, должны были иметь значительную толщину. Чтобы выдержать удар при спуске, дубовые стойки несомненно были чрезвычайно велики и, вероятно, укреплялись металлическими уголками. Самые тяжелые орудия, неразборные, устанавливались на снабженные колесами платформы и их везли также, как в Средние века пушки. Во время боя стрелков прикрывали фашинами и щитами. Всей этой наукой, этим опытом не преминули воспользоваться завоеватели эллинистической эпохи, а затем и римляне, и именно благодаря им мы можем представить себе литоболы.

Осадные башни

В не дошедшем до нас «Трактате о военных машинах» Диад из Пеллы, инженер и механик Александра Македонского, рекомендует себя в качестве изобретателя осадных башен, передвижных и сборно-разборных. Практически все сведения, нам об этом известные, исходят от Афинея, популяризатора I века до нашей эры. Эти деревянные башни имели два этажа и были квадратными в основании со сторонами 7,90 метра. Второй этаж, более узкий, составлял четыре пятых поверхности первого. Другие башни, в пятнадцать этажей, достигали в высоту 90 локтей, то есть около 42 метров. Самые высокие достигали 124 локтя, то есть 57,30 метра, со сторонами в основании 10,86 метра. Вероятно, обходные пути вдоль бруствера или скорее наклонные площади шириной в 3 локтя (1,39 метра) помогали спастись в случае пожара. В отличие от метательных орудий, которым все еще не хватало таблиц стрельбы, архитекторы и плотники располагали таблицами пропорций и сведениями о сопротивлении материалов. Высота этажей уменьшалась по мере того, как сокращалась их площадь: чем выше находился ярус, тем легче использовалось дерево, вплоть до превышения верхнего уровня вражеских стен. Поскольку на каждом этаже могли располагаться стрелки и орудия, суммарный вес балок, забранных в кожаные пластины, был весьма значительным, особенно если башня оснащалась «перекидным мостиком». Должно быть, Диад изобрел эту разновидность мостков, которые опускали с последнего этажа на вражеские стены наподобие абордажных трапов в морском флоте. Рисунок из манускрипта Афинея «О машинах» демонстрирует нам этот последний тип башни, предусматривающий шесть колес. И в самом деле, внутреннее пространство всей конструкции у основания было разделено таким образом, что в нем было предусмотрено место для тех, кто, упираясь в ободья и спицы, приводил машину в движение в том или ином направлении. По сути, это было приспособление для окончательного размещения башни на назначенном месте после того, как ее подтянут к крепостной стене в окончательно собранном виде. Но уже во времена Филиппа II македонянин Полиэд построил осадную, или «берущую города» башню высотой в 14,5 метра из дуба и ясеня в основании, хвойных пород для перегородок, снабженную мостками с подъемным механизмом и приводимую в движение, как пишет Битон Тактик (в III веке до нашей эры), «беличьими колесами», в которых могли поместиться несколько человек.

Спустя годы, в 305 году, Эпимах из Афин выстроил для Деметрия Полиоркета для осады Родоса осадную башню высотой около 52 метров, аналогичную башням Диада, по крайней мере, по своему принципу. Описание, данное ей Диодором (XX, 91, 2, 8), позволяет дополнить предыдущие свидетельства: «Он придал каждой из сторон квадратной платформы ширину около 50 локтей (23 метра), скрепив железом конструкцию балок квадратного сечения… Вся масса была подвижной и поддерживалась восемью большими прочными колесами. Ободья достигали в ширину 2 локтей (92 сантиметров) и были обрамлены толстыми железными пластинами… По углам опоры одинаковой длины почти в 100 локтей (46 метров) были наклонены таким образом, что первый из девяти этажей имел площадь в 43 акена (около 500 квадратных метров), а последний — 9 (около 100 квадратных метров). Три стороны машины были защищены с внешней стороны листовым железом от зажигательных стрел. Этажи со стороны врага имели окна… снабженные защитными ставнями… ставни были обиты шкурами и шерстью для амортизации ударов камней (известно, что башня могла выдержать удар камня весом 78 килограммов!). На каждом этаже было две лестницы, одна для подъема снарядов, другая для спуска, чтобы не допускать беспорядка. Три тысячи четыреста человек, выбранных за их силу, были обязаны приводить машину в движение, одни изнутри, другие сзади и по бокам, толкая одновременно». Не стоит полагаться на эту последнюю цифру, античные историки с легкостью увеличивали число в десять и даже сто раз. Однако стоит, вероятно, пересмотреть мнение о недостатке организации и технике «варваров»-македонян, которое мы могли унаследовать, основываясь на презрении греков к техникам. Не стоит также забывать, что Сократ был камнетесом, а Платон восхищался трудом ремесленников. «С подобной, столь превосходно задуманной машиной (которой был бурав, или стенное сверло Диада) инженер может добиться славы», — писал Афиней, резюмируя работы своих предшественников.

Другие машины

Античность также приписывает инженерам Александра использование, а то и изобретение черепахи, стенного бурава, «ворона» или механического захвата. Вероятно, они лишь усовершенствовали эти орудия. Тараны начинают применяться, начиная с битвы при Платеях в 479 году. Но чтобы выдвинуть их под прикрытием, подвесить на раму и заставить двигаться вперед и назад по направляющей, окруженной дозорными мостками, увеличить их размер почти до 20 метров, снабдить его наконечник настоящим массивным стенобойным бараном, потребовалось множество инноваций, после чего тараны стали пробивать за несколько ударов кирпичные стены, а иногда и стены из нетесаного камня. Диад даже смог установить на полу одной из своих башен высотой в 40 локтей (18,5 метра) трехэтажную башенку, вооруженную катапультой, с запасом воды на случай пожара. В 305 году при осаде Родоса большая черепаха закрывала балку в 120 локтей (53,28 метра) с оббитым железом наконечником, а в движение ее приводили более тысячи человек (Диодор, XX, 95, 1). Тараны, поставленные на колеса, имели постоянную ударную силу и обладали наивысшей пробойной силой в сравнении с таранами, просто подвешенными, как маятники, на главной балке рамы. Стены были покрыты бычьими шкурами, набитыми водорослями, травой, шерстью для амортизации ударов метательных снарядов, сброшенных с укреплений. Стенной бурав, защищавшийся такой же черепахой, представлял собой бревно со стальным острием, направлявшееся вперед с помощью системы, аналогичной катапульте, и возвращавшееся назад с помощью воротов. Вперед и назад оно передвигалось на колесах. В то время как таран разрушал стены, бурав пробивал в них бреши, расщеплял известняк, позволял заложить в щели труты, солому, воду. Среди техников, окружавших царя Македонии, нам известны специалист по подкопам Горг и гидравлик Кратес.

О «вороне», изобретении Диада, не сохранилось никаких описаний, просто потому что Афиней, переписывавший «Трактат о военных машинах», пропустил то, что касалось этого орудия. Если оно было аналогично «ворону», использовавшемуся римлянами в морских сражениях во время 1-й Пунической войны (264–241 годы), его следует представлять в виде огромного крюка, вращавшегося с помощью шарнира вокруг вертикальной мачты и способного подниматься и опускаться благодаря системе блоков, подобно грузовым стрелам греческих грузовых кораблей. Можно даже полагать, что мостки с поручнями могли прикрепляться к этому поворачивавшемуся бревну и вооруженные люди использовали их как перекидной мост, если верить Полибию, который описывает их в действии в 256 году. Во всяком случае, во время осады Тира в 332 году мы встречаем упоминание о «железных руках», способных цеплять и поднимать осаждавших, стоявших на башнях. Под стенами работали саперы, которые вырывали подземные ходы и, когда не было встречных подкопов, закладывали туда фугасы — охапки хвороста, пропитанного горючими материалами: смолой, серой, нефтью, а затем поджигали. После этого земля трескалась и проседала под весом укреплений, которые частично обваливались. В этом случае город брали не столько с помощью осадных орудий, сколько с помощью искусства саперов и крепильщиков, позволявших воинам проникнуть через одну или несколько брешей. Фугас заменял собой землетрясение.

Первые осады

А теперь посмотрим на захватчиков городов в действии. За восемь лет военных кампаний, с 334 по 326 год, македоняне осадили и взяли штурмом пятнадцать укрепленных городов и крепостей, а без боя приняли капитуляцию еще большего числа населенных пунктов. Между тем на непокоренных землях Согдианы, Индии, Луристана, Армении, Пафлагонии остались лишь сожженные, разрушенные, опустошенные города и поселки. Чтобы не утомлять читателей серией однообразных ужасающих описаний, остановимся лишь на различных способах, которыми были взяты крупные города, и повседневной жизни воинов. После Граника бо?льшая часть туземных городов на западе Малой Азии согласилась платить дань теперь уже не царю Персии, но царю Македонии, а большая часть греческих городов, провозглашенных свободными и автономными, была рада тому, что ненавистная «подать» сменилась «взносами» в общее дело союзников. Продолжали сопротивляться только два города, Милет и Галикарнас, сохранявшие верность своим персидским владыкам. Первый удерживался гарнизоном греческих наемников под командованием греческих и персидских военачальников. Союзники дерзко захватили остров Ладу в устье Меандра, блокировали вход в порт Милета несколькими кораблями, а «царь, расположившись лагерем возле города, ежедневно посылал войска на один приступ за другим» (Диодор, XVII, 22, 1). Преследовалась двойная цель: тренировка греческих, фракийских и македонских воинов, а также истощение вражеских запасов метательных снарядов и живой силы. В реальности приступы представляли собой не карабканье на стены по неустойчивым и ненадежным лестницам, а подрывные работы с помощью военных машин. Тысячи солдат, постоянно сменяя друг друга, выдвигали вперед таранные черепахи и пробивали стены. Спустя несколько дней в стенах открылись бреши. Под покровом ночи персидский гарнизон бежал. Греческие наемники пытались вести переговоры и предлагали организовать своего рода разделение властей. Им отвечали, что завтра на заре все силы союзников прорвутся через разрушенные укрепления. Защитники капитулировали. Пытавшихся оказать сопротивление убивали. Гражданское население пощажено. Триста наемников на службе у персов вступают в союзнический контингент.

В Галикарнасе, крупном порту Карии, ситуация сложилась немного иная. Город был построен на нескольких холмах, два из которых превращены в цитадели. Его обнесли длинной высокой кирпичной стеной с башнями и куртинами, которую Мемнон и Эфиальт, два греческих полководца на службе у персов, приказали обнести глубоким рвом. Сам же город был набит закаленными воинами, продовольствием, боеприпасами, золотом и серебром. Осада знаменовалась тремя событиями. Македонское командование начало с того, что приказало засыпать в нескольких местах ров с помощью «черепахи-землечерпалки» (khelone khostris), закрытой сверху от снарядов врага, в которой постоянно сменяемые бригады носят мешки и корзины с землей. Тем временем вся метательная техника Александра прикрывала продвижение рабочих. Затем тараны и буравы в нескольких местах пробили куртину и основания укреплявших ее башен, которые обрушились. Тогда вооруженные факелами галикарнасцы совершили ночную вылазку через две бреши и Тройные ворота и подожгли осадные машины противника. Утром сражение развернулось перед старыми и новыми укреплениями города: жители Галикарнаса выстроили за разрушенными стенами огромный полумесяц из кирпича и гигантскую деревянную башню, поставив туда катапульты. Исход битвы казался неясен, поскольку молодые македонские рекруты, чьи ряды неуклонно таяли от фланговой стрельбы противника, начали слабеть, и тогда царь приказал ввести в бой старую фалангу, которую до этого момента держал в резерве. Сатрап Оронтопат и военачальники Мемнона отвели своих лучших воинов в два форта, Арконес и Салмакиду, а бо?льшую часть своих войск и военную казну перевели на Кос. Македоняне и их союзники проникли в город через бреши, снесли городские укрепления, окружили цитадели стенами, а затем ушли оттуда. В свое время цитадели сдадутся одному из Птолемеев.

И наконец, сцена, которая развернулась в начале зимы 334 года в Милиаде, в Ликии. Край высоких гор, остроконечных вершин, цитаделей, который, начиная с эпохи легендарного Беллерофонта и Химеры, служил прибежищем пастухов, или «людей с вершин». На этот раз греческой армии, «освобождавшей» прибрежные города, пришлось осадить небольшое местечко или, скорее, «орлиное гнездо» мармарийцев (около Сарацика?) над Фаселидой. «В течение двух дней один приступ сменялся другим… Молодежи (местной) было человек 600, они отказались поднять руку на близких, но подожгли дома (ночью) и, высыпав через ворота, отступили в горы» (Диодор, XVII, 28, 1–5; Арриан, I, 24, 5–6). Отчаявшийся враг также может стать тактиком. Что касается огня, нельзя точно сказать, что к нему прибегли осажденные, — нападавшие с помощью катапульт осыпали город горящими снарядами.

Немного выше Арриан (I, 27, 5–28, 2) обращает внимание читателей на великолепный Термесс в Памфилии, крепость, развалины которой посещают туристы при входе в ущелья Писидии между двух скалистых пиков. Один вид греческих сил так впечатлил термессцев (событие произошло в течение той же зимы), что они разбежались по соседним вершинам, оставив за своими стенами лишь небольшую стражу. Город был взят благодаря внезапной атаке самых ловких и наиболее легко вооруженных горцев — защитники были вынуждены пригибаться под дождем копий, стрел, дротиков, камней и метательных снарядов.

Осада Тира

Именно осаду Тира рассказчики описывают вдохновеннее всего. Не только потому, что она длилась более шести месяцев, с февраля по август 33.2 года, и была особенно кровавой, но и потому, что ознаменовала конец финикийского владычества и предоставила греческой торговле абсолютное главенство в Восточном Средиземноморье. После разгрома при Иссе Персидская держава все еще сохраняла значительный козырь — финикийский флот со всеми вытекавшими отсюда возможностями политических и торговых связей с Карфагеном, Сицилией, Испанией. Пораженные быстротой греческих побед, брошенные персидскими властями, а также подкупленные обещаниями и македонским золотом, цари Кипра и финикийских городов так или иначе присоединились к победителям. Однако Тир, в эту эпоху укрепленный остров, запретил македонскому полководцу входить в святилище Мелькарта, которого греки отождествляли с Гераклом, теоретически предком Александра. Этот предлог был выбран, чтобы не платить грекам дань. Десятина Мелькарта принадлежала лишь его царю-жрецу, финикийцу Азимильку. В осадных действиях нас в данном случае также интересуют лишь их оригинальность и необычность, а не банальность и гнусность.

Великолепные крепостные стены Тира наводили скорее на мысль о блокаде, чем о взятии города приступом. Тем не менее командование союзников, за недостаточностью военно-морских сил, решило пойти на штурм укрепленного острова, предварительно построив гигантскую дамбу, которая должна была связать его с континентом. Составляя 720 метров в длину и 60 метров в ширину, она должна была превратить остров в полуостров, сегодняшний Сур. Бесконечная вереница людей, образованная десятками тысяч рабочих, включая македонских солдат, перетаскивала из разрушенного по этому случаю маленького прибрежного порта камни и корзины с землей. Когда эта дамба, выстроенная в глубокой воде, практически достигла крепостных стен города, к тому же разбитых с помощью новых осадных машин, там выбросился на мель огромный кит, дав повод ко всякого рода суевериям. Защитники Тира в лодках являлись сюда и с близкого расстояния избивали беззащитных рабочих. Диад из Пеллы, главный инженер союзников, выдвинул для прикрытия рабочих две деревянные защищенные от огня башни с катапультами. В это время буря разрушила часть дамбы. Диад восстановил ее, укрепив толстыми стволами деревьев, ветви которых служили, кроме того, поддержкой и арматурой для наполнителя. Вдоль всей дороги уложили листы меди и железа. Чем ближе дамба приближалась к укреплениям, тем интенсивнее становилась дуэль метательных орудий. «Он поставил на ней (насыпи) машины и стал метать в стены камнями, а стрелами сгонять воинов с брустверов. С ними заодно действовали лучники и пращники и ранили многих горожан, помогавших солдатам» (Диодор, XVII, 42, 7). Жители Тира додумались установить свои машины, щиты, амортизирующие удары маты. Они достраивали стены и заполняли пустоты битым щебнем. Диад же придумал скреплять попарно корабли и устанавливать на их мостках баллисты и камнеметы. Когда дамба дошла до острова, ее ширина была удвоена. Укрытыми щитами таранами удалось разрушить 120 метров крепостных стен. Через бреши македоняне проникли в город, но были отброшены назад убийственной стрельбой, ведшейся с бастионов. Той же ночью защитники Тира восстановили часть разрушенной стены. Подобные приступы повторялись начиная с июля 332 года на протяжении многих недель и сопровождались невообразимыми страданиями. Осажденные сбрасывали на осаждавших всевозможные горючие материалы — масло, битум, серу и даже, как сообщают, с помощью больших металлических щитов лили расплавленный песок. Тирские стеклодувы, вероятно, смешивали его с нитритом кремния или содой, превращавшими песок в стекло. Расплавленные капли стекла глубоко прожигали ткань и кожу, проникали во все щели. С высоких стен метали гарпуны и трезубцы, а также большие рыболовные сети, чтобы ловить людей, как тунцов.

В конце концов древний остров был взят со стороны моря. Два его порта были блокированы греческими, кипрскими и ассиро-финикийскими флотами и большим числом кораблей союзников, на бортах которых находились метательные машины. Штурм произошел одновременно со стороны сидонского порта на севере и со стороны арсенала на юге, в то время как пехота отвлекала внимание защитников на западе, со стороны дамбы. С помощью перекидных мостов, сброшенных с высоты одной из деревянных башен, стоявшей на двух соединенных кораблях, щитоносцы Адмета и Александр перескочили на крепостные стены около арсенала, и тут же за ними последовали высадившиеся солдаты. Город брали улицу за улицей, дом за домом, этаж за этажом. Бог Мелькарт был последним, кто уступил владения своему потомку. Хотя большая часть населения была уже шесть месяцев назад перевезена в Карфаген, более тринадцати тысяч человек осталось в городе: около шести тысяч было убито, две тысячи распято, остальные проданы в рабство. Арриан (II, 24, 5) пишет о тридцати тысячах рабов. Но эта цифра так часто возникает на протяжении всего похода, что представляется просто данью восхищения или неведения. Во всяком случае, больше никогда за кампанию не было ни столько поводов для личных подвигов, ни столько жертвенности ради общего дела. Так и видишь царя с султанами на шлеме, спрыгивающего первым с деревянных мостков на стену на высоте балкона пятиэтажного дома и указующего вперед обнаженным мечом. И все-таки я предпочитаю преклоняться перед искусством его строителей и механиков, практическим и плодотворным умом его инженеров, простой отвагой его воинов.

Осада Газы

Не успела завершиться осада Тира, как деревянные башни и военные машины демонтировали и морем перевезли к Газе, античной Миное филистимлян, которую оспаривали финикийцы, евреи, критяне, египтяне и где арабы и персидские военачальники держали гарнизон под командованием энергичного перса Батиса. Город был построен на песке, македонские саперы прорыли подземные ходы от места, которое не могли видеть жители, а, чтобы отвлечь их внимание, перед крепостными стенами выстроили высокие конструкции осадных башен. Но башни завязли в песке, накренились и развалились. Тех, кто пытался откатить башни назад, настигали вражеские стрелы. Царь был ранен в стычке, и тогда было решено вести приступ более продуманно. Почти вровень со стенами возвели насыпь, на нее поставили башни, теперь господствовавшие над городом, а число подкопов было увеличено. Один из них обрушил крепостную стену. Через брешь союзные воины проложили себе дорогу в город. Во время штурма царь снова был ранен и впал в ярость. Вновь все защитники вырезаны, а прочее население обращено в рабство. Город был заселен жителями из соседних деревень и преобразован в крепость. Не всегда целью осады являлось уничтожение городов, иногда достаточно было подчинения.

Аварана, Аорн

Два года спустя, в сентябре 330 года, взбунтовалась провинция Ария. Похоже, Кратер первым окружил столицу Артакоану или Артакану, недалеко от современного Герата (Афганистан), в то время как легковооруженное войско царя собиралось незамедлительно выбить отряды сатрапа, укрепившиеся на вершине горы. В текстах это место называется Крепкая Скала или Скала Арии, по-персидски Аварана, Крепость, Укрытие. Предполагается, что его можно идентифицировать со старым фортом Нарату в Кала-и-Духтар. Леса и пропасти окружали это естественное убежище. Саперы обнаружили, что ветер дует в направлении мятежников. Осаждавшие решили срубить с восточной стороны большое число хвойных деревьев, сложить около крепости и поджечь. «Варвары пытались убежать от мучительной смерти туда, где затухал огонь, но где не было пламени, там их поджидали враги. И они погибали по-разному: частью в самом огне, некоторые прыгали со скалы, другие бросались навстречу врагам, немногие попали в плен полуобгорелыми» (Квинт Курций, VI, 6, 25–32). Кратер ждал возвращения основных сил, которых задержала эта операция. Одно лишь приближение деревянных осадных башен, возведенных со всей поспешностью, принудило жителей Артакоаны к капитуляции. Сатрап же и его свита спаслись бегством.

Три другие высокогорные Авараны, Аорн или Аорнис по-гречески, также были вынуждены капитулировать. Одна, в Бактриане, современный Ташкурган в 70 километрах к востоку от Бактры (Балх), была взята безо всяких усилий весной 329 года. Второй была крепость (мятежного) Ариамаза в Согдиане, современный Байсун-тау в 20 километрах к западу от Дербента (Узбекистан). Об «альпинистском» штурме этой крепости, предпринятом горсткой молодых людей в марте 328 года, мы уже рассказывали выше. Третья — цитадель, охранявшая переправу через Инд, современный Пир-Сар в Охинде, осаждена и взята летом 327 года. Сведения главных авторов настолько запутанны и даже противоречивы (Диодор, XVII, 85 и 86, 1; Квинт Курций, VIII, 11, 2–25; Арриан, IV, 28, 1–4 и 8; 29, 7; 30, 1–4), что приходится выделять лишь самое основное: неудачную попытку подъема по крутому склону утеса с помощью местного проводника, засыпание лощины Буримар-Кандао у подножия горы, ввод в действие метательных машин для прикрытия рабочих, бесплодные атаки, переговоры о капитуляции, притворное отступление македонян, атака убегающих индусов с тыла, передача скалы индо-бактрийскому правителю Сасигупте. Общим является то, что для взятия этих неприступных крепостей в основном использовались атлетические качества воинов и хитрость военачальников. Только один раз, последний, при покорении Пенджаба, Александр попытался повторить титанический подвиг осады Тира: но ни машины, ни люди не удовлетворяли больше требованиям, перед которыми бы лично отступил, как говорили, индийский Геракл, бог Индра. Отметим еще, что на широте Пир-Сара, последней Авараны, Инд течет между крутыми отрогами высотой более 5 тысяч метров.

Неизвестно, следует ли считать Авараной «Скалу Сисимитра» или «Хориена», как называют ее источники: Страбон (XI, 11, 4), Квинт Курций (VIII, 2, 20–33), Плутарх («Жизнь», 58, 3–4), Арриан (IV, 21, 1–9), крепость и столицу парайтакаев в Согдиане, современный Кох-и-Нор, в 80 километрах к юго-западу от Душанбе (Таджикистан). Эту крепость иногда путают с уже упоминавшейся скалой Ариамаза в Согдиане. Она также называется античными географами фортом Окса, поскольку из ее подножия вытекает Вахш, один из притоков Окса (Амударьи). Тем более неизвестно, к какому времени относится восстание согдианского царька Сисимитры, прославившегося в войске Александра Македонского тем, что был женат на своей матери и имел от нее двух сыновей, служивших военачальниками в Великой армии. Если следовать рассказу Квинта Курция, более красочному и обстоятельному, операция по усмирению мятежников состоялась непосредственно после убийства Александром его друга Клита Черного и прямо до суровой зимы 328/27 года, когда войско готовилось вторгнуться в Индию. Арриан также упоминает о покорении двух укрепленных городов в Согдиане: города Ариамаза и города Хориена (это титул, а не место!), но путает время года. Есть большая вероятность, что мобильная колонна, предназначенная захватить вождя (khorienes) Сисимитру, подвергалась опасности в ущельях Памира глубиной около 3 тысяч метров в конце лета 328 года. «Этот Сисимитр, вооружив своих соотечественников, заградил сильным укреплением наиболее узкое место входа в область. Мимо протекала быстрая река, тыл закрывала скала; в ней жители вручную пробили проход. В начале этого прохода еще светло, но внутри, если не внести свет, царит темнота. Непрерывный подземный ход, известный только местным жителям, выводит в поля. Хотя варвары сильным отрядом защищали ущелье, укрепленное самой природой, Александр подведенными таранами разбил укрепления, сделанные человеческой рукой; он отбросил пращами и стрелами большинство врагов, сражавшихся впереди; рассеяв их и обратив в бегство, по руинам укреплений он подвел войско к скале. Однако дорогу преграждала река, вбирающая в себя воды, стекающие в долину со склонов гор. Казалось, стоило огромного труда завалить пучину. Все же царь велел рубить деревья и валить камни». Речь шла ни много ни мало о том, чтобы перегородить лощину приблизительно в 200 метров глубиной и 20 метров шириной. Вначале, как пишет Арриан (IV, 21, 6), мятежники взирали на затею неприятеля с пренебрежением, как на совершенно нереальную. Однако дровосеки и саперы, которыми руководили по очереди день и ночь царь и его полководцы, совершили тот же подвиг, что и при осаде Тира четырьмя годами ранее. Они начали строить гигантскую лестницу от вершины их скалы до ложа реки, чтобы дать возможность рабочим, то есть целой армии, по одному спустить стволы деревьев и мешки с камнями. Самые большие сваи были вбиты в основание между подножием скалы и прибрежным утесом. Они поддерживали настил моста, скрепленный лианами. Над ним перекрещивались вдоль и поперек стволы, а промежутки между ними были заполнены щебнем и землей. Насыпь поднималась медленно, со скоростью 20 локтей в день, то есть немного менее 9 метров, и почти на столько же каждую ночь. «При виде мгновенно выросшего огромного завала страх охватил варваров, не знавших до сих пор ничего подобного» (Квинт Курций, VIII, 2, 24). Метательные орудия начали обстреливать защитников, и те ничего не могли поделать с рабочими, укрывшимися за своими переносными щитами. Между тем строители выстроили башни на колесах. Работа велась споро, поскольку начал падать снег, и необходимо было либо заставить крепость капитулировать, либо взять ее приступом до наступления зимы. Александр воспользовался услугами сатрапа Оксиарта, отца Роксаны и в скором времени своего тестя. Оксиарт предложил осажденным капитуляцию на почетных условиях: жизнь в обмен на двухмесячный провиант для македонской армии. Что бы там ни было, настоящая ли осада или добровольная сдача, свидетели подчеркивают, что скала была неприступна, поскольку укрывшееся там население могло целую зиму жить в большой пещере, вся демонстрация сил с греческой стороны была блефом, и Сисимитра сдался лишь потому, что был устрашен демоническим духом людей с запада, а также их дисциплиной и интеллектом.

Города Индии

Весной 327 года войско спустилось вдоль реки Кабул, чтобы проникнуть в Индию (теперь это Северный Пакистан). Левым берегом Кабула оно двигалось по долине Кунар, покоряя различные народы, а затем по долине реки Сват направилось к Инду. Армии пришлось осадить город Массака, по-санскритски Масакавати, столицу ассакенов, ачвака, или «народ конников», неариев, у которых правит женщина. Город, окруженный стеной в 6 300 метров, с населением 38 тысяч человек, из которых семь тысяч — индийские наемники, оказал сопротивление. На востоке подойти к городу не дало бурное течение Свата. На западе и юге — хаотично нагроможденные утесы, изрезанные складками и карстовыми провалами, а там, где скал не было, стену охранял огромный ров. У основания — стена из камня, а сверху — из сырцового кирпича с деревянным каркасом и песчаника. Дозорные на стене повсюду находились под крышей. В принципе город считался неприступным. «И вот, как было приказано, одни стали ломать постройки за чертой города и носить огромное количество материала для возведения насыпи, другие сбрасывали в пропасти стволы громадных деревьев вместе с ветками и каменные глыбы. Ров уже сравнялся с землей; тогда стали строить башни, и за 9 дней эта работа была выполнена воинами с величайшим воодушевлением. Александр выехал осмотреть сделанное, хотя его рана еще не затянулась. Похвалив воинов, он приказал подвести машины, из которых в осажденных полетела туча стрел» (Квинт Курций, VIII, 10, 30–31). Черепахи-тараны долбили стены, и осажденные с ужасом взирали на двигавшиеся башни, защищенные листовой медью, и своей высотой превосходившие их крепостные стены. Они не знали, что греческие воины изнутри толкали колеса этих чудовищ. Удивление стало еще большим, когда с вершины одной из башен на крышу стены перекинулся опускной мост. Македоняне и греки бросились на него, но слишком многочисленные мешали друг другу, скользили и падали. Маневр не удался. В руках у нападавших остались лишь раненые и тридцать пять убитых, которых им удалось вытащить из-под стены под градом камней, стрел и дротиков. Тогда защищенные щитами тараны удвоили мощь ударов, между тем как катапульты и камнеметы стали обстреливать каждый зубец стены. Часть стены обрушилась. При помощи второго опускного моста греки перебрались на руины. Войско устремилось в пролом. Укрывшиеся в цитадели индийские наемники капитулировали: они получили разрешение покинуть город вместе с женами, детьми и оружием. Царица Клеофида признала себя «рабыней» царя Александра, что стало источником многочисленных легенд, получивших развитие в «Романе об Александре» тысячелетием позже. В реальности осада завершилась чудовищным истреблением наемников и их семей. Арриан (IV, 27, 2–4) изображает дело так, что по условиям капитуляции предполагалось их присоединение к армии победителей, а они попытались бежать под покровом ночи. Однако скорее следует полагать, что данному слову изменила сильнейшая сторона и что у дважды раненного царя не хватило сил остаться верным обещанию и проявить великодушие.

В течение лета 326 года войско, спускаясь по течению Инда, столкнулось с воинственными народами — кшудраками, судраками, оксидраками и гидраками, как их называют в нашей литературной традиции. Это, как гласит их название на санскрите, местные жители «малого роста», сильно отличавшиеся от завоевателей индоевропейцев. Их многочисленные племена имели настоящие города, окруженные глинобитными стенами. В войне, в основном друг против друга, они не так давно объединились и вступили в союз с «высокими» малавами. В районе современного Мултана, почти в 130 километрах к северу от слияния Чинаба (Гидраота) и Инда, в центре современного Пакистана, войско обнаружило город, который в отличие от других решил сопротивляться. Название его неизвестно. «Осадные машины запоздали; царь первым разбил ворота и, ворвавшись в город, многих убил, а остальных обратил в бегство и преследовал их до акрополя. Македоняне еще дрались у стен; он схватил лестницу, приставил ее к стенам крепости и, прикрыв голову щитом, полез наверх. Стремительно действуя, он предупредил передовых варварских воинов и быстро оказался на стене. Инды не решились вступить с ним врукопашную, но издали метали дротики и пускали стрелы. Царь обессилел под этим градом; македоняне, подставив две лестницы, полезли по ним всем скопом; обе лестницы подломились, и люди рухнули на землю» (Диодор, XVII, 98, 4–6). Обстреливаемый со всех сторон, царь спрыгнул со стены внутрь крепости и тут же был окружен и серьезно ранен вопящей толпой. В конце концов его прикрыл и отбил один из пехотинцев, Певкест, отважно прыгнувший следом за Александром. Привлеченные свалкой и криками, македоняне бросились на выручку, неся с собой лестницы. Они преодолели стену, вынесли царя и истребили всех защитников крепости. В городе произошла массовая резня. Легенда странно приукрасила и обогатила этот эпизод. Нетерпеливо проведенная осада и бесшабашный поступок полководца как минимум показывают, что македоняне еще больше, чем ранее, были убеждены в своей силе, своих умениях и правоте, а силу своих противников недооценивали. Они приписывали неоднозначность своего успеха, во всяком случае крайнюю опасность, которой подверглись, недостаточному вниманию командования к предупреждениям прорицателей. Античная пословица недвусмысленно гласит: если Юпитер хочет кого-то погубить, он сбивает его с пути, буквально «лишает его разума».

Около Суккана в царстве Самб (Синдомана на санскрите) или немного южнее, около Сехвана в Синде, или еще ближе к устью Инда (где точно — никто не знает) войска Александра осадили Гармателию, последний город брахманов. После стычки нескольких пехотинцев с тремя тысячами жителей-фанатиков выяснилось, что даже легкораненые или просто оцарапанные быстро погибали в конвульсиях; похоже, вражеское оружие было смазано ядом какой-то змеи. Также становится известно противоядие: примочка или отвар из местного растения, название которого не сохранилось. Легковерная толпа воинов приписывала исцеление будущего царя Египта Птолемея Провидению, вещим снам, магии. Отныне в стране факиров и брахманов при взятии городов верили не в здравый смысл, технику и научный расчет, а в чудеса и сверхъестественное. И чудесным образом «варвары», видя, что их первые надежды — отравить непобедимого царя! — не оправдались, в самом начале осады передали врагу свои жизни и город. Клитарх, в кратком пересказе Квинта Курция (IX, 8, 7), пишет, что в этой стране крестьяне верили в пришествие войска богов и в то, что невозможно сосчитать корабли, на которых они приплыли. И в порядке исключения, поскольку капитуляция была безоговорочной, никого здесь не продали в рабство и не убили: хватило шестисот убитых и тысячи пленников в результате самой первой стычки. Возможно, те, кто, подобно царю-визионеру, избежал отравленных стрел, не имели ни малейшего желания искушать судьбу.

Таковы, в общем и целом, те пятнадцать осад, о которых сохранили память ветераны и рассказчики. В них было достаточно чудес. Даже придерживаясь строгих рамок правдоподобия, невозможно не сомневаться в местах, датах, последовательности событий, цифрах, чувствах и даже намерениях. «Вульгата», написанная по следам «слухов» (logoi), является переработкой, сделанной последующими поколениями. И потому наблюдается сильное расхождение в датах, когда речь идет об осадах и взятии городов. Можно ли в таком случае получить хоть какое-нибудь общее представление о полиоркетике той эпохи? Самое большее, на что можно рассчитывать, — это впечатление, которое состоит в том, что по мере продвижения вглубь Азии захватчики испытывали всё большее удивление. Они удивлялись величию и богатству городов Азии, мощи их механизмов и машин, находчивости и уверенности осажденных, непоколебимой вере индусов, несоразмерности используемых средств. Их удивление достигло такой степени, что они уже не понимали, кому и чему приписывать свои победы, а во время последних осад просто отдавались на волю случая. В конце 326 года уже не было энергичных диспозиций начала Азиатского похода. Не стоит также забывать, сколько личных, возвышенных, чуть ли не рекламных подвигов совершалось во время многочисленных осад. На поле битвы рукопашная схватка была анонимной, столь же непонятной, сколь и беспорядочной. Зато тот, кто первым преодолевал перекидной мост, ухватывался за край стены, выскакивал из подкопа или проникал в бастион, выставлял себя на всеобщее обозрение. Он мог получить награду, премию, осадный венок — или обойтись без них. Однако он выглядел сродни победителю Киклопа в эпосе Гомера: он больше не был «Никем», отныне он обретал имя. Для воинов взятие города не было вопросом стратегии, тактики или военной истории, но находилось на уровне эпического повествования. Читая произведения наших предшественников, начинаешь понимать, что осада одного Тира имела такое же, если не большее значение, как четыре крупных сражения, решивших судьбу империи Наполеона.

Грабежи

Возможно, существует некий обычай, позволяющий предположить, почему полиоркетика приобрела такую важность в глазах греческих и македонских воинов, не говоря, разумеется, о ее относительной новизне. Это обычай грабежей. После того как город берут или он сдается, власть переходит в другие руки, государство меняет правителя, жители и их имущество становятся добычей победителя. Победитель волен их убить, пощадить или раздать их кому пожелает. Но македонский обычай, унаследованный от более далекого прошлого военных сообществ Европы, владевших оружием из металла, требовал, чтобы царь-победитель делил полученную у врага добычу между своими товарищами по оружию. С этой целью они и избирали его полководцем, выкрикивая его на собрании. Решения македонского царя едва ли напоминали суд Соломона, Миноса или карфагенских суффетов. Он воздавал каждому по подвигам, храбрости, военным заслугам, areta. И он был тем больше царем, чем больше давал, даже если сам он сражался не слишком хорошо. В Азии, подчиненной персам, земля принадлежала царю, с нее и с людей царю причиталась подать. Когда глава македонян был признан царем Азии, он поостерегся что-либо менять в обычаях великолепного управления Ахеменидов. Царская земля осталась царской. Лишь несколько наделов он раздал своим друзьям и гетайрам, которых назначил сатрапами или военными наместниками. Необходимо было обеспечить им если не честную, то хотя бы достойную жизнь. Но когда речь шла о покоренных городах, покоренных «по праву меча»? Существовало три решения: обязать платить сдавшиеся без боя города пропорциональную их значимости контрибуцию продовольствием, оружием и деньгами; в случае сопротивления конфисковывать всё имущество и людей в пользу государственной казны; позволить солдатам грабить город, приказав сложить добычу в кучу, и разделить ее между победителями.

Когда всё население, сопротивлявшееся нападавшим или следовавшее плохим советам, продавалось в рабство, как случилось с Тиром (5 тысяч рабов) и с последними городками в долине Инда (нам сообщают о 80 тысячах рабов!), то людей выводили из города и подобно толпам, изображенным на ассирийских и египетских барельефах, вели вслед за колоннами армии-победительницы. Шли мужчины со связанными руками, женщин и детей с их пожитками везли в повозках — до того момента, пока в очередном городе им не встречались торговцы, покупавшие и продававшие человеческий скот. Иногда командование, не слишком благосклонно смотревшее на то, что войско обременено столь ценным и громоздким грузом, отправляло бесполезные рты на рынки под присмотром небольшого эскорта хорошо вооруженных воинов. Вырученные деньги поступали в армейскую кассу и шли как на выплату жалованья, так и на закупку продовольствия. Все действия такого рода, кажущиеся нам отвратительными, проделывались как нечто само собой разумевшееся, поскольку никаких жалоб на них до нас не дошло. Не желая оправдывать воинов Александра, отметим, что наш собственный век с его шпионскими обменами, похищениями, выкупами заложников, депортациями и геноцидом нисколько не лучше.

Но когда командование, ожесточенное сопротивлением какого-нибудь города и желая угодить измученному войску, разрешало грабеж, agein kai pherein, «хватать и тащить» по-гречески, местные жители и их имущество становились собственностью воинов. На практике всё захваченное сносилось в одно место в городе или в самом лагере, после чего индивидуальное перераспределение награбленного проводил совет командиров, единственных уполномоченных отличать заслуги и права на награду или наказания. Их решение обжалованию не подлежало. В спорных случаях прибегали к жребию, то есть к воле богов. И горе тому, как мы уже видели в первой главе, кто попытается совратить чужого раба, мужчину или женщину, или украсть чужую драгоценность, полученную по жребию! Владельцы всегда имели право обмениваться со своими товарищами по битве, делать подарки, продавать свою добычу торговцам, например, чтобы заплатить долги, и даже, в конце концов, просто бросить или уничтожить обременяющую вещь. Такое случалось неоднократно, а при вторжении в Индию и уходе из страны произошло знаменательное сожжение добычи. Нужда диктовала закон. Подобные легальные грабежи, разрешенные, чтобы терроризировать противника, или обещанные войску в качестве стимула, вероятно, давали повод для еще более безобразных сцен, чем те, которые мы уже вспоминали в случае захвата коллективной собственности. Вспомним грабителей за их делом на поле битвы при Гранике и Иссе. Прежде чем войти в Арбелу, они договорились не отдавать будущую добычу в царскую казну. Посмотрим на них в Персеполе в апреле 330 года: «Сюда варвары свезли богатства со всей Персии, золото и серебро лежали грудами, одежд было великое множество, утварь была предназначена не только для употребления, но и для роскоши. Поэтому вооруженные столкновения происходили и между самими победителями: кто захватил более ценную добычу, считался врагом, и так как они не могли унести всего, вещи брались какие подороже. Царские одежды они разрывали на части, мечами разбивали дорогие художественные сосуды, ничего не оставляли нетронутым, не уносили в целости: тащили отломанные от статуй части, кто что ухватил. Не только алчность проявлялась в городе, но и жестокость: отягощенные золотом и серебром победители уничтожали дешевые человеческие тела, умерщвляли всех попадавшихся навстречу, между тем как прежде их стоимость заставила бы проявить к ним жалость. Многие из неприятелей своими руками подготовляли себе добровольную смерть: одевшись в дорогие одежды, с женами и детьми бросались со стен. Некоторые подкладывали под свои дома огонь, предполагая, что это будет делать в скором времени и враг, и заживо сгорали со своим имуществом. Наконец царь отдал приказ воинам воздерживаться от насилия над женщинами и не срывать с них одежду. Кое-кто называет такие размеры захваченной здесь добычи, что она кажется невероятной» (Квинт Курций, V, 6, 3–8). То же описание у Диодора (XVII, 70), который ограничивается добавлением простой детали: «Некоторые, не помня себя в гневе, отрубали руки тем, кто хватался за вещи, бывшие предметом спора». Рассказы Юстина, Плутарха, Арриана гораздо более сжатые. Они лишь упоминают пожар во дворце Персеполя, который царь, его друзья и их придворные оставили себе для грабежа, а потом подожгли. Но довольно вандализма и дикости.

Сокровища и монеты

Лишь царские сокровища не подвергались солдатским грабежам. Дарий позаботился о том, чтобы оставить их в Дамаске и четырех столицах державы с приказом страже заботливо их хранить, дабы передать лишь наследнику. Как пишет Квинт Курций (V, 1, 6), он хорошо знал, что в своей безумной алчности македоняне будут останавливаться на много месяцев, споря из-за добычи и враждуя друг с другом, между тем как Царь царей бежит в северо-восточные провинции, богатые золотом и людьми, где вновь соберет армию. Однако он недооценил жажду, страсть и магическое воздействие золота на греков и македонян, превратившихся в нацию хищников. Суммарный вес ценных металлов, которые военная администрация вернула в царские сокровищницы Персии, несмотря на личные грабежи и побеги, как в Дамаске и Вавилоне, оценить невозможно, даже с погрешностью в несколько тонн. Десятками и сотнями тысяч «талантов» (1 талант = 6 тысяч золотых франков) в золотых слитках или же золотых монетах, дариках, исчисляют историки те деньги, которые воины Великой армии взяли официально, конфисковали, поместили, как им казалось, в надежное место и, в конце концов, увезли с собой. Можно ли верить Плутарху («Жизнь», 37, 4) или его источнику, когда он заявляет, что для перевозки серебряных монет и мебели из Персеполя понадобилось десять тысяч упряжек мулов и пять тысяч верблюдов? Диодор (XVII, 71, 1) и Квинт Курций (V, 6, 9), более сдержанные, оценивают в 120 тысяч талантов одну лишь казну этого города, для перевозки которой потребовалось три тысячи верблюдов. Страбон (XV, 3, 9), следуя за весьма критичным Эратосфеном, пишет, что в 331 году все персидские сокровища были собраны в цитадели Экбатаны (современный Хамадан) и составляли 180 тысяч талантов, или 1 миллиард 80 миллионов золотых франков, или, приравнивая золотой франк к сорока бумажным (по курсу 1981 года), 43 миллиарда 200 миллионов французских франков. Сюда еще следует добавить последнюю добычу, изъятую у эскорта Дария после его убийства в июле 330 года: 26 тысяч талантов, из которых 12 тысяч были розданы воинам и столько же обманом похищено стражниками! В качестве сравнения отметим, что обычные доходы Афин в 422 году, когда они находились на пике своего экономического и морского могущества, не превышали 2 тысяч талантов и что Филипп II Македонский на протяжении некоторого времени ежегодно получал по тысяче талантов со своих чрезмерно эксплуатируемых рудников на горе Пангей. Захват персидских сокровищ принес в сто, в двести раз больше денежных средств его сыну, а также всей администрации и окружавшим его кредиторам, залезшим в долги солдатам, наемникам, публичным девкам, попрошайкам и ворам, от чего вся средиземноморская экономика пришла в необычайное оживление. В августе 324 года пример подал Гарпал, хранитель сокровищ: он внезапно покинул Вавилон со своей любовницей, шестью тысячами наемников и 5 тысячами талантов, которыми будет сорить на всем протяжении своего пути — в Киликии, на Эгейском море, в Афинах, на мысе Тенар и на Крите, пока один из военачальников его не убьет и не похитит оставшиеся деньги.

Итак, именно ради этого проклятого золота воины Великой армии осаждали и брали приступом столько крепостей, столько пещер с сокровищами, столько фортов на дорогах к приискам, от «богатых золотом» Сард до Александрии Эсхаты под современным Ходжентом, в краю «муравьев, искателей золота». Запасы драгоценных металлов на Балканском полуострове истощались. Золотые россыпи, открытые около 350 года в кварцах горного массива Пангей, между Правицей и Косфиницей, и на возвышенности Асила, около Ракчи, были истощены за двадцать лет; кроме того, после похода в Азию, забравшего самых отважных, самых юных, в Македонии не хватало рабочей силы и квалифицированных кадров. Нет сведений о том, чтобы наносные залежи, обнаруженные и разрабатываемые в наши дни с помощью химических технологий, — около Кратово в Югославии, около Килкиса, на озере Корония, в Стратониках, Нигрите, Ахладохори в Восточной Македонии, около Пердикаса и Скафи в старой Македонии, — были разведаны и эксплуатировались еще во времена Александра. Кроме того, свинцовые среброносные рудники на горе Лаврион, в долинах Камарицы, Берзеко и Бутзариса, на Сифносе и Тасосе и афинских поселениях во Фракии, составившие богатство Афин, около 335 года уже не приносили деловым людям дохода, достаточного для того, чтобы их заинтересовать. Отношение золота к серебру, как говорят сегодня в экономике, составляло в Греции 1 к 10, а у персов 1 к 13, то есть в Греции серебро было в относительном изобилии, между тем как в Персидском царстве испытывался его относительный дефицит, и потому деловые люди с запада получали немалую прибыль, а именно чуть более 30 процентов, обменивая свои серебряные монеты на золотые5. С другой стороны, искусственно оценивая золотую наличность Персии исходя из коэффициента 1 к 10, новая военная власть ее девальвирует. Плохая монета всеми способами меняет хорошую. Ростовщики и менялы, которые во всех городах Греции выкупают у отпущенных из войска солдат золотые дарики, выданные им в качестве жалованья, государства и города, которые их переплавляют или реконвертируют в золотые стратеры весом 8,55 грамма, проделывают весьма выгодные операции. Монетные дворы Пеллы, Менда, Амфиполя в Македонии, Мелитейи и Трикии в Фессалии, Сикиона на Пелопоннесе чеканят золотые монеты с именем Филиппа вплоть до 315 года. Но монеты Александра, выпускавшиеся в Пелле начиная с 336 года и чеканившиеся с 330 по 323 год в первую очередь монетными дворами Азии, встречаются при раскопках чаще всего — вплоть до афинской агоры. Спекуляции и монетное обращение идут рука об руку. А сколько фальшивок! Я сам нашел поддельную монету Дария III на дне корикийской Пещеры нимф над Дельфами в ходе французских раскопок в августе 1970 года. Вероятно, у того фокейского солдата, что поднес это поддельное приношение, душа была не на месте, поскольку он хитрил с богами и расплачивался за их услуги фальшивкой.

Колдовская власть золота

Плутарх («Жизнь», 24, 1–3) пишет, что фессалийские всадники, которым было поручено захватить в Дамаске в ноябре 333 года «пожитки, жен и детей знатных персов», «извлекли из этого немалый доход» и что царь Македонии доверил им эту миссию преднамеренно, чтобы они обогатились. «Впервые отведав тогда варварского золота и серебра, варварских женщин и образа жизни, македоняне, словно собаки, взявшие след, спешили пуститься в погоню и отыскать персидские богатства». Хотя золото присутствовало повсюду, где воды подмывали метаморфические скалы, кварцы и кварциты, хотя оно было и осталось наряду с кремнеземом и глиноземом самым распространенным минералом в мире, греки уже на протяжении как минимум тысячи лет знали, что его добывают в некоторых исключительных местах в Азии, в Грузии вдоль реки Фасис (Риони), в Уральских горах и рядом с одноименной рекой (область современных Пласта и Дегтярска) и, наконец, на северо-востоке от нынешнего озера Балхаш, около Иртыша, на склонах Алтая. Кроме того, вся Согдиана (восток Узбекистана и Таджикистана) и северо-восточная оконечность Бактрианы (на севере современного Афганистана) с ее герцинскими и каледонскими складчатостями вот уже два века являлись самыми крупными поставщиками золота для монархии Ахеменидов. Следовательно, завоеватели имели тройной интерес укрепиться на истоках Сырдарьи и Амударьи, античных Яксарта и Окса, в областях перевозки и производства золотого песка. Их мало интересовало то, что его получали, дробя камень и промывая породу на наклонных досках, двигая притвор или погружая шкуры в золотоносную реку; им было неважно, что это был, в девяти случаях из десяти, электр, а не чистое золото: в перерабатывающих плавильнях персидских столиц и греческой Лидии умели выделить золото из сплава при помощи соли, древесного угля и органических веществ, а затем перелить его в слитки, пластины, монетные кружки, готовые к чеканке. Воины и сопровождавшие их торговцы не были ни изыскателями, ни старателями, ни шахтерами, ни литейщиками: их интересовал лишь товар, способный стать сырьем для чеканки монет, или уже сами монеты. На протяжении двух лет, с марта 329 года по март 327 года, войско ведет боевые действия между Кабулом и Ташкентом, чтобы завладеть сокровищами сатрапов и местных князьков. Оно переходит Сырдарью и основывает на берегу реки большой город со смешанным населением, ведет переговоры с «сака хаомаварга», «кочевниками, делателями дурмана», предками казахов, чтобы позволить караванам с Алтая продолжать обменивать золотой песок на греческую серебряную и бронзовую посуду.

Здесь следует обратиться к археологам из советского Таджикистана В. Литвинскому, И. Пичикяну, В. Искандарову, которые рассказывают нам об открытиях предметов греческого искусства между двумя реками, некогда впадавшими с востока в Каспийское море. В 1877 году три бухарских купца отправились в Индию. По дороге они остановились на отдых в оазисе Ковадия на юге Таджикистана, недалеко от Амударьи6. Жители продали им сотни золотых и серебряных вещиц, в том числе монеты первых греческих правителей Бактрианы. Все эти вещи были обнаружены в старом «замке» в нескольких километрах к западу от места слияния Вахша и Амударьи. Это плодородный и живописный район, простирающийся у подножия массива Тешик-Таш, немного в стороне от крупной дороги, проходящей с севера на юг и связывающей Ташкент с Кабулом. По этой дороге обязательно должны были проходить колонны греко-македонского войска. В районе, где были обнаружены ювелирные изделия из Амударьинского клада, в 1956 и 1976 годах археологам удалось идентифицировать небольшие военные поселения, Тахт-и-Хубад («трон Хубада», древнего иранского царя) и, в 5 километрах к северу, Тахт-и-Сангин («Каменный трон»). В святилище Тахт-и-Сангина, аналогичном святилищу города Ай-Ханум, раскопанному французами, было сложено около пяти тысяч железных и две тысячи бронзовых наконечников стрел, греческие мечи, украшения, сотни золотых и серебряных монет III и II веков до нашей эры. Бронзовые пластины были посвящены культу Диониса. В надписи на греческом языке размером в четыре строки говорится о приношении реке Оке во II веке до нашей эры. Маленький бюст Александра из слоновой кости позволяет датировать возникновение этого поселения временем завоевания Бактрианы в 329 году. Между тем здесь, точно так же, как в Тахт-и-Хубаде и в Ходженте, где был обнаружен посеребренный бронзовый кратер, столь же красивый, как и те, что хранятся в археологическом музее в Фессалониках, прослеживаются, черты искусства северных скифов и хорезмийцев с берегов Аральского моря (Западный Туркменистан) — доказательство сосуществования и разнообразных обменов, грузооборота и обычной торговли, словом, старинных традиций. Поскольку уже на золотой табличке Дария I (522–486 годы), найденной в развалинах дворца в Сузах, мы читаем: «Используемое здесь золото пришло из Сард и Бактрианы, ляпис-лазурь и халцедон из Хорезмии… Камнерезы, работавшие здесь, прибыли из Явны, то есть из Греции, и Испарды, то есть из Лидии. Ювелиры были из Мидии (столица Экбатана, современный Хамадан в Иране) или из Мудрайи (Египет)».

Что же могло подтолкнуть такое количество греков к пескам и золотоносным скалам Центральной Азии, что заставило их взять и разрушить столько торговых и административных городов, чтобы построить рядом другие? Откуда это притяжение греческой души к персидскому золоту, подобное притяжению магнитом железных опилок? Откуда это, как пишет Лукреций, «поразительное почтение» к золоту7, которым возмущаются во время Азиатского похода философы-киники и эпикурейцы? Его физические качества: ковкость, гибкость, неизменяемость (стойкость к окислению), огромная плотность; его осязаемые качества: приятный блеск, зелень, желтизна, белизна, сверкание, мерцание, даже его бесполезность (использовалось исключительно для изготовления украшений и предметов роскоши) — всё это пустяки по сравнению с врожденным, но необъяснимым убеждением, что золото является божественным веществом, подобным солнцу или огню и потому священным. В брахманской Индии, куда проникли завоеватели, когда невозможно разжечь огонь для совершения жертвоприношения, учит «Махабхарата», можно заменить огонь золотом, если ты являешься jamadagnyah, то есть если ты знаешь, что огонь и золото подобны друг другу и солнцу. Из золота сделаны боги. В золото одевали и накрывали золотыми масками покойных царей, им окружали себя вельможи, сопричастные могуществу богов. Золото желанно по религиозным и даже мистическим причинам. Тот, кто дотрагивается до него и обладает им с позволения богов, имеет в руках или на коже окаменевшую частицу солнца, залог вечности. Греко-македонские завоеватели не были вульгарными конкистадорами или пролетариями, желавшими избавиться от нищеты. Деля друг с другом украшения, драгоценности и вазы, вызывающие сегодня наше восхищение в музеях Мосула, Багдада, Тегерана и Кабула, они верили, что поднимаются по общественной лестнице, осознавали начало своего обожествления. Их деятельность приобретала духовное значение. Расфуфыренные, увешанные украшениями, сияющие, радостные, они верили, что в Азии и Греции им, как богам, всё позволено.

Экономические последствия

Последствия подобного притока драгоценного металла в Западное Средиземноморье, как минимум в двадцать раз большего, чем до начала похода, были одновременно ошеломляющими и драматическими. Такой приток способствовал техническому прогрессу и развитию производства. Но, кроме того, он вызвал немедленную покупку всего, что продавалось — товаров, предметов искусства, земель, домов, должностей, милостей и даже убеждений. Гарпал, чье присутствие в Афинах в 324 году было объявлено нежелательным, подкупил оратора Демосфена и его друзей, возвратился в Афины, был арестован и тем не менее умудрился бежать, тоже благодаря золоту. Для бедняков с их серебром и медью стало невозможно покупать хорошие вещи по причине появления золотых монет, обеднение росло одновременно с ростом цен. Это была двойная инфляция, ощущавшаяся даже в армии, в Бактриане и Индии. Богатые становились всё богаче, а бедные — всё беднее. Чтобы выбраться из нищеты и безработицы, у рядового молодого грека имелся всего один способ: завербоваться в армию, где ему обещали азиатское золото, стать наемником, продать себя по самой выгодной цене. Диадохи и эпигоны, наследники Александра, наберут столько солдат, сколько им понадобится, а старая Греция, потеряв половину своего населения, менее чем через сто пятьдесят лет окажется добычей римских легионов. Новая экономика потрясла социальные отношения. С завоеванием Центральной Азии, Сирии и особенно Финикии, с вводом в обращение огромной монетной массы греческий мир перешел от экономики накопления к финансовой практике, основанной на кредите. Общины вручали свою судьбу в руки ростовщиков, а цари — в руки деловых людей, откупщиков налогов, которые их авансировали, а на деле их порабощали. Военачальники, подобно счетоводам и казначеям 334–323 годов, были убеждены, что для того, чтобы финансировать войну, следует вести войну, что городами противника следует овладевать приступом или с помощью предательства, чтобы заставить их отдать золото, драгоценности, интересные в коммерческом отношении вещи или, за недостатком оных, человеческие ресурсы. Более чем когда-либо, всего лишь за десять лет, человек стал телом (soma), а тело — вещью, разменной монетой (hrema).

Пурпур

Говоря о добыче, не следует забывать два других особенно желанных продукта — пурпур и ладан. «Александр овладел Сузами, где нашел в царском дворце 40 тысяч талантов в чеканной монете, а также различную утварь и бесчисленные сокровища (40 тысяч талантов не монетами и 9 тысяч талантов золотых монет, пишет Диодор (XVII, 66, 1–2). Обнаружили там, как рассказывают, и 5 тысяч талантов гермионского (Гермиона — небольшой порт в Арголиде на Пелопоннесе) пурпура, пролежавшего в сокровищнице сто девяносто лет (с начала правления Дария I в 521 году), но всё еще сохранявшего свежесть и яркость. Это было возможно, как полагают, благодаря тому, что краску для багряных тканей изготовляют на меду» (Плутарх «Жизнь», 36, 1–3). Причина не столь материальна, как об этом пишет наш автор. Столь драгоценным пурпур делал не его стойкий цвет (который может к тому же меняться от желтого до фиолетового), не трудность его извлечения из крошечных желез морских брюхоногих моллюсков-иглянок Murex brandaris, или так называемых пурпурных улиток, и даже не его цена на средиземноморском рынке (за меру краски на острове Делос давали тот же вес неочищенного серебра). Нет, как и в случае с золотом, главной была заключавшаяся в нем идея. Поскольку считалось, что пурпурная краска переживает века и даже смерть, поскольку она напоминала, когда была ярко-алой, самую чистую и живую кровь, поскольку ее животное происхождение превращало ее в живую субстанцию, она считалась кровью самих богов. Она была символом власти и вечности. Ее носили лишь божественные идолы и великие мира сего: цари, военачальники, высшие чиновники. Две наиболее волнующие реликвии из гигантской гробницы в Вергине, около античных Эг, столицы Македонии, — это расшитые золотым орнаментом пурпурные лоскуты, покрывавшие иссохшие кости молодой женщины, возлюбленной Филиппа II. В музее в Фессалониках археологи кропотливо, на протяжении месяцев, восстановили эти два трапециевидных куска темно-красной ткани, некогда украшавших живое тело. Кажется, что они еще трепещут. Когда Хиос, принявший сторону Персии, был вынужден сдаться, Александр обязал побежденных олигархов поставлять ему пурпур. Для царя, носившего пурпурные шляпу и плащ, не было — после золота — ничего более ценного, чем этот символ власти (Плутарх. О воспитании детей, 14, 11А).

Ароматические вещества

Известно, что за несколько месяцев до смерти царь стал тщательно готовить морскую экспедицию вокруг Аравийского полуострова. Он уже отдал приказ построить на Евфрате большой флот, оснастить его, тренировать, учить маневрировать, посетил эстуарий двух великих рек и за восемь дней до кончины беседовал с флотоводцем Неархом и военачальниками о подготовке к плаванию, которое он желал совершить незамедлительно. В этом уверяют нас царские «Ежедневники», составленные главным писцом Эвменом из Кардии (Плутарх «Жизнь», 76, 3; Арриан, VII, 25, 4). В его намерения входило захватить острова Персидского залива, особенно Бахрейн, удержать оба берега Ормузского пролива, обогнуть мыс Эль-Хадд и через Аденский залив и Красное море достичь Суэцкого перешейка. Демонстрация военной силы, при необходимости сопровождаемая осадами нескольких столиц, должна была напомнить маленьким царькам Аравии, что они всегда были данниками Царя царей и в их приношения, кроме золота и драгоценных камней, входили еще и ароматические вещества. Монарха и его военачальников более всего интересовали две ароматические смолы из Аравии, а вернее из Йемена: ладан и мирра.

Ладан, или фимиам, является масляной смолой, вытекающей беловатыми слезами, когда делают надрезы на ветвях и стволе небольшого дерева Boswellia Carteri. Оно принадлежит к семейству бурзеровых порядка сумаховых, то есть в конечном счете довольно близко к фисташке терпентинной, известной своими плодами и маслом, и к мастиковому дереву, из которого греки до сих пор еще добывают смолу под названием «мастикс»8. Каждому известно, что ладан, высушенный и разделенный на маленькие шарики, горит в курильницах и кадильницах, распространяя бальзамический запах, возбуждающий и мистический. Мирровое дерево, Commiphora simplicifolia, растет на вершинах скалистых холмов Хадрамаута. Высотой от 1,20 до 6 метров, с коротким толстым стволом толщиной 30 сантиметров, корой цветом от красно-коричневого до бледно-серого, при насечке оно выделяет желтую смолу, которая на солнце твердеет и приобретает коричневый цвет, и тогда из нее формируют бруски или ароматические пластинки. Мелкие листья и белые цветочки появляются на мирровом дереве лишь на несколько дней, в конце августа и начале сентября. Так что сбор ароматической смолы происходит при восходящем токе, то есть в самую сильную жару, в месяцы, предшествующие цветению. Подобно ладану и меккскому бальзаму (Commiphora opobalsamum), мирра принадлежит к семейству сумаховых, которых выращивают до наших дней в Сомали и Йемене, к северу и югу от вади Масила, на плато Джо и горе Эль-Магра. Нижняя часть долины до маленького порта Сайхут покрыта античными руинами, которые раскапывают на протяжении вот уже нескольких десятков лет различные археологические экспедиции. Наконец-то осознана важность трех растений с горьким соком (это и означает слово murr по-арабски), казалось бы несъедобных и бесполезных, в истории человечества.

Ибо сумаховые растения Аравии разыскивали и вывозили не только за их медицинские и гигиенические качества, например как спазмолитические, успокаивающие и косметические средства, или потому что их смола, подожженная или растворенная в масле, служила защитой от ужасающего зловония, которое приходилось вдыхать в городах Востока. Семиты, использовавшие их в религиозных целях в конце III тысячелетия до нашей эры, прежде чем передать жителям Кипра и Греции, знали, что ароматы составляют самую суть вещей; что они придают им как характер и индивидуальность, так и имя; что люди и демоны источают запах смерти, а боги пахнут необыкновенно прекрасно. Следовательно, аромат бальзама и ладана был средством, отгонявшим зло и смерть, объединявшим людей с богами, позволявшим избежать человеческой участи, стать бессмертным. Мертвых бальзамировали. Ладан курили перед тронами правителей и статуями божеств. Мирровым маслом умащали тела, волосы, бороды, ноги, жрецы и знать буквально жили в аромате святости. Запах ладана вызывал восторг и способствовал экстазу прорицателей, подобно дыму опиумных шариков на Крите минойской эпохи и в архаических святилищах Астарты-Афродиты на Кипре. Мирровое масло добавляли в вино не для того, чтобы придать ему аромат, а чтобы сделать более пьянящим: хмельным, сладким, радующим. Как считали финикийцы, кора миррового дерева треснула, чтобы на свет мог появиться бог Адонис, «господь мой»9.

Наряду с четырьмя дешевыми ароматическими веществами, которые греки использовали в религии, медицине, почитании покойников, туалете, кухне: настойкой, получаемой из критского ладанника, смолой мастикового дерева, смолой терпентинного дерева, бальзамом стираксового дерева или ликвидамбара, который собирали в Сельге на юге Малой Азии, они покупали, брали в качестве дани или просто грабили в землях прежнего Персидского царства невероятно богатые и мощные ароматические вещества — кассию, кардамон или корицу, лавр из Эфиопии, ладан и мирру из Аравии, имбирь и росный ладан из Индии, мускатный орех. Если мы не упоминаем здесь о терминалии из Индии, сушеные плоды которой имеют аромат мирры, а также сандаловое масло, которое, сколько можно судить, использовали в Индии всегда, то лишь потому, что античные тексты не слишком ясно высказываются по этому поводу, а торговцы и пираты Индийского океана и Красного моря не распространялись об истоках своих состояний. Напомним, как при входе в Гедрозию (пустынный юг современного Белуджистана) торговцы, следовавшие за отступавшей армией в сентябре 325 года, захватывали все, какие только могли, ароматические смолы, окрещенные «ладаном», по-гречески thus, то есть «все, что можно воскурять». Начиная с V века до нашей эры, подражая арамеям, финикийцам, евреям и египтянам, греки неуклонно увеличивали потребление этих смол. Курение ладана и натирание миррой стали двумя основными религиозными и праздничными действиями. Подобно средневековой торговле специями, во времена Филиппа и Александра торговля ароматическими веществами, использовавшимися в различных целях, приобрела столь огромное значение, что мы не можем ее недооценивать. Составленный Геродотом около 430 года рассказ о происхождении и сборе ладана, мирры и корицы (III, 107–112) изобилует баснями наихудшего сорта, но век спустя ботаники школы Аристотеля, сопровождавшие поход Александра, собрали в Вавилоне и Индии сведения о путях и способах их получения и, вне всякого сомнения, стимулировали рвение Александра, который сам очень любил драгоценные ароматические вещества. Стоит лишь прочитать «Историю растений», «Происхождение растений» и «Трактат о запахах» Теофраста, возглавившего школу после смерти Аристотеля.

«Кожа Александра очень приятно пахла, а изо рта и от всего тела исходило благоухание, которое передавалось его одежде, — это я читал в записках Аристоксена (Тарентского, бывшего ученика Аристотеля). Причиной этого, возможно, была температура его тела, горячего и огненного, ибо, как думает Теофраст, благовоние возникает в результате воздействия теплоты на влагу. Поэтому больше всего благовоний, и притом самых лучших, производят сухие и жаркие страны, ибо солнце удаляет с поверхности тел влагу, которая дает пищу гниению» (Плутарх «Жизнь», 4, 4–6; ср. Застольные вопросы, I, 6, 623 EF). Сразу после битвы при Иссе (октябрь 333 года) Александр восхищается солью для ванны Дария, наполняющей ароматические флаконы и «божественно пахнущей» различными ароматами и миррой (Плутарх «Жизнь», 20, 13). В ноябре 332 года, во время взятия Газы (что значит по-персидски «Сокровище»), царь приказывает отправить Леониду, своему наставнику в детстве, щедрый подарок: «Воспитателю Леониду, вспомнив об одной своей детской мечте, он послал 500 талантов ладана и 100 талантов мирры (13 тонн и 2 600 килограммов соответственно). Некогда Леонид во время жертвоприношения упрекнул Александра, хватавшего благовония целыми пригоршнями и бросавшего их в огонь: «Ты будешь так щедро жечь благовония, когда захватишь страны, ими изобилующие. Пока же расходуй то, чем располагаешь, бережливо». Теперь Александр написал Леониду: «Я послал тебе достаточно ладана и мирры, чтобы ты впредь не скупился во время жертвоприношений!»» (Плутарх «Жизнь», 25, 6–8; Изречения царей и императоров, 179 Е). Не было ни одной царской сокровищницы, в которой не нашлось бы ладана, как в Сузах в 331 году; не было ни одного роскошного города, например Вавилона, Персеполя или Таксилы, в котором победители не поливали бы себя благовониями и не ароматизировали свое вино. Завоевание городов Аравии, от Тарима до Саны, было детской мечтой и последним обетом умирающего. А также самым заветным желанием всех греческих купцов, всех потенциальных грабителей, составлявших Великую армию.

Драгоценности

Во время грабежа взятых городов одни хватают всё, что попадается под руку, а другие, сколько могут, прячут. Украшения, драгоценные камни всегда желанны для торговцев ювелирными изделиями и, конечно, желанны они были для ювелиров Македонии и старой Греции, а также в их колониях — египетской Александрии, Таренте или Сиракузах. После похода простые украшения из золота и серебра уступили место перстням с кабошонами10, шкатулкам, украшенным драгоценными камнями, сверкающим серьгам, камеям и браслетам. Покоряя города Бактрианы и Согдианы, завоеватели овладевали рынками ляпис-лазури, бирюзы, сердолика и топазов, брали под свой контроль дороги к рудникам Бадахшана, в восьми днях пути к северо-западу от Кабула или Хорезма, на юге Аральского моря, где современные узбекские археологи раскапывают столь интересные руины Топрак-Кала и Белеули. Пройдя через горы Западного Пакистана, особенно Оритские горы к северу от современного Карачи, они оказались в краю драгоценных камней, прежде неизвестных грекам — рубинов и изумрудов. С помощью своего флота и трех военных гарнизонов на Аравийском море, между Карачи и Ормузским проливом, завоеватель контролировал наземные и морские пути, по которым из таинственной Индии в Бахрейн и Вавилон доставлялись камни-амулеты. Он довольно умело обирал и грабил подданных Персидского царства, но не желал, чтобы каботажные суда Пиратского берега смогли отрезать его от Маската, Омана и современных Эмиратов.

Для чего это делалось?

Одним из следствий захвата и организованного грабежа городов Азии войсками «освободителей» было то, что, нагрузившись добычей, получив жалованье и дополнительное вознаграждение и уйдя на покой, войска эти вполне естественно задавались вопросом: почему бы не продолжить в том же духе? Разумеется, они не испытывали ни малейшего желания затягивать войну, поскольку на все лады отстаивали свои права на возвращение домой, а кроме того, их мучили раны и вечная ностальгия по родине. Но многие из этих отвоевавших солдат вместе со своими юношескими желаниями сохранили и опасные привычки. За сто, сто пятьдесят, двести дней похода подходили к концу захваченная добыча и припасенные сбережения, кроме того, победителей ощипывали мошенники — хозяева караван-сараев, ловко заманивая их к себе в сети. Я ничего не выдумываю: Платон пишет об этом в своих «Законах» (XI, 919а) в середине IV века до нашей эры. Подробные разъяснения находим мы у Диодора (XVII, 111, 1–2). В 324 году «Александр приказал всем сатрапам (македонским) распустить наемников; приказание это было выполнено, и много чужестранцев, уйдя с военной службы, разбрелось по всей Азии и стало добывать себе пропитание грабежом. Наконец они стеклись со всех сторон к (мысу) Тенару». Это современный мыс Матапас (Тенарон) на Пелопоннесе. Подобное же наблюдалось во Франции в конце XIV века в ходе экспроприаций, осуществлявшихся «большими ротами»11, и известно, какой ужас внушали уединенным хозяйствам и даже маленьким городкам бродячие солдаты и матросы, дезертиры и пустившиеся в бега иррегулярные войска начиная со Средних веков и до войн времен Первой империи. Потребовалась настоящая война, Ламийская война между Антипатром и Леосфеном, чтобы заставить одуматься этих сбитых с толку людей, эти горячие головы. Но их пример не был забыт. Причины недовольства остались. Едва умер Александр, банды неконтролируемых солдат от Фракии до Бактрианы бросились грабить и вымогать, чтобы выжить, когда им не платили диадохи. В Египте в III веке до нашей эры это стало одним из самых страшных бедствий. А образ «победителя башен» или «башня-берегись», по-гречески Pyrgopolinikes, то есть солдата-фанфарона, взявшего и разграбившего все города (если только это не были просто курятники), стал одним из самых знаменитых литературных образов от Менандра и Плавта до Корнеля.

А после?

По правде говоря, взятие городов с помощью осадных машин, подкопов, хитрости или военного гения Великой армии ничего не решало. Всегда приходилось всё начинать заново. Или стены и население оставались неповрежденными, и всегда следовало опасаться восстания. Или они были уничтожены, но географические или торговые преимущества привлекали в это место толпы людей, и можно было предположить, что феникс однажды возродится из пепла. Urbem captam hostis diripuit, как всегда лаконично, говорят по-латыни: «Враг захватил город и его разграбил». А после? Неужели на вершине своей цивилизации греки вели себя подобно варварам, будущим вандалам? Когда Александр и его ближайшее окружение вновь прошли через Персеполь шесть лет спустя после пожара 25 апреля 330 года, они горько сожалели, как сообщают историки, что некогда разорили жемчужину царства, что разбазарили сокровища и шедевры, которые человечество собирало и хранило на протяжении пяти поколений. Сделать пустыню ради сохранения мира — это не входило ни в намерения, ни в политику греков, для которых политика в прямом смысле слова заключалась в строительстве и управлении городами. И значит, если город был взят, Полиоркету не оставалось ничего иного, как взяться за дело и его восстановить, построив более крепкие стены, как это было сделано в Тире, на том же самом месте, и как это было в случае стольких городов Среднего Востока, возрожденных под названием Александрий. А из этого вытекает следующая глава Повседневной жизни этих крепостей. Нам, как и им, достаточно лишь перевернуть страницу.

Примечания:

[1] Здесь — скрученные жгуты из жил, кишок, волоса и т. д.
[2] Eythys — «прямой», tonos — «напряжение» (гр.).
[3] Насколько можно судить, здесь смешаны два типа арбалетов. Начать с того, что непонятно, как можно говорить о «нижнем конце» арбалета: очевидно, стрельба из него велась в горизонтальном направлении, в крайнем случае настильно, так что имеет смысл говорить лишь о «дальнем» и «ближнем» (от стрелка) конце. Ручка на корпусе (с дальнего от стрелка конца) служила для того, чтобы продеть в нее ногу, опустив арбалет вниз, затем нагнуться и накинуть на тетиву специальный крючок, крепившийся к поясу, после чего, распрямившись, завести тетиву на спуск. Так натягивали средневековый арбалет. Как пишет в трактате «Об изготовлении метательных машин» Герон Александрийский, гастрафет действительно взводили «от живота», но не просто притягивая тетиву руками, а ухватившись за специальное приспособление с крючком, скользившее по цевью. Убойная дальность арбалетов, судя по всему, доходила до 300 метров (по крайней мере в Средние века).
[4] Как пишет П. Фор в книге об Александре, «на нашей карточной колоде, которая пришла к нам из Индии, рядом с Александром изображаются два арбалетных карро и копье катапульты». Арбалетная стрела, или «карро», как ее называли в Средние века (возможно, за четырехугольное сечение), была гораздо короче стрелы, применявшейся для лука. Кроме того, «карро» по-французски означает карточную масть бубны.
[5] Оставляя авторский текст без изменения, все же должны констатировать, что отношение 1 к 10 говорит о большем относительном дефиците серебра в сравнении с отношением 1 к 13. То же относится и к утверждениям П. Фора в книге «Александр Македонский». Самое примечательное, что следующая фраза автора совершенно справедлива.
[6] Окский (или по советской терминологии Амударьинский) клад хранится в Британском музее.
[7] О природе вещей, V, 1275: «nunc iacet aes, aurum in summum successit honorem» — «бронза презренна теперь, золоту высшая почесть».
[8] Сумаховые и бурзеровые являются семействами двудольных растений. Boswellia Carteri входит в бурзеровые, фисташки и мастиковое дерево — в сумаховые.
[9] Согласно греческому мифу, заимствованному у финикийцев, Мирра (или Смирна) — дочь кипрского царя Кинира. Царь в неведении сошелся с ней, а когда узнал ужасную правду, то хотел убить влюбленную в него Мирру, но она превратилась в дерево с тем же названием. Из этого дерева — мирры — родился Адонис, имя которого означает «господин».
[10] Неграненый драгоценный камень.
[11] «Ротами» или «бандами» (отрядами) в Средние века назывались отрады рыцарской и другой конницы, а иногда и пехоты феодальных армий, а также бродячие наемные дружины (compagnies), предлагавшие свои услуги всякому, кто им платил или обещал добычу. Когда не было войны, они содержали себя грабежом и насильственными поборами с мирных жителей, доходя по численности иногда до нескольких тысяч.

Источник:

Фор П. Повседневная жизнь армии Александра Македонского. «Молодая гвардия». Москва, 2008.
Перевод: Т. А. Левиной.

 
© 2006 – 2019 Проект «Римская Слава»