Первая Пелопоннесская война: Особенности внешней политики Спарты и Афин (Строгецкий В. М.)

Выяснив особенности трансформации Делосской симмахии в Афинский морской союз, а также причины отхода Спарты и Афин от политики дуализма в конце 60-х гг. V в. до н. э. и разрыва афинско-спартанских отношений, мы переходим к рассмотрению содержания понятий «Афинская империя» и «афинская имперская политика».

Несмотря на то что понятие «Афинская империя», как уже отмечалось во Введении, широко применяется в западной историографии, ученые, избегая употребления термина «империя», обычно используют применительно к Афинам понятия «морская держава», «архэ»¹. Главный аргумент, который часто приводят в данной связи, заключается в утверждении, что под империями в древности обыкновенно понимают большие территориальные государственные образования конгломератного типа с монархической властью (например, Персидская или Римская империи). Кроме того, употребление терминов «Афинская империя», «афинский империализм» считают модернизацией.

Однако, на наш взгляд, само употребление современных терминов для характеристики некоторых процессов в древности не ведет к ее модернизации, если не пытаться переносить в древность современное социально-экономическое и политическое содержание этих понятий. Задача состоит в выявлении значения понятий «Афинская империя» и «афинский империализм» применительно к конкретным историческим условиям существования Афинского морского союза в середине V в. до н. э. Эти термины более точно отражают сущность тех процессов, которые происходили в Афинах и в возглавляемом ими союзе.

Вместе с тем, исходя из признания нелинейного пути общественного развития, мы полагаем, что в античности, так же как и в современных условиях, действуют общие законы человеческих отношений, которые, своеобразно преломляясь на каждом из этапов истории, приводят к сходным, но не адекватным процессам. Мы считаем, что Фукидид близок к истине, утверждая, что «минувшее в силу свойств человеческой природы может повториться когда-либо в будущем в том же самом или подобном виде» (Thuc., I, 22, 4).

Поэтому, как в современном мире не всегда империей называют только централизованные территориальные государства с монархической императорской властью (известны колониальные империи — английская, французская и др.), так и в связи с древностью необязательно употреблять термин «империя» и все другие от него производные только в узко ограниченном смысле. Ведь обнаруживаем же мы в греческой колонизации и европейской сходные черты, хотя, несомненно, содержание той и другой во многом различно. Так почему же не признать и возможность сходных конечных результатов колонизации в том и другом случае? По крайней мере, сравнительный анализ межполисных отношений до Греко-персидских войн и после победы над персами позволяет утверждать, что в середине V в. до н. э. сложились наиболее благоприятные условия для возникновения афинской колониальной империи. На смену полицентрической структуре, отличавшейся существованием большого числа независимых полисов, проводивших самостоятельную внутреннюю и внешнюю политику до Греко-персидских войн, после победы над персами возникла структура дуалистическая, характеризовавшаяся противостоянием двух военно-политических блоков, возглавляемых двумя наиболее могущественными полисами Эллады — Спартой и Афинами.

Точно обрисовал эту ситуацию Фукидид, отметив, что вскоре после отражения персов общими силами эллины, как те, что отложились от персидского царя, так и те, которые воевали вместе, разделились между афинянами и лакедемонянами. И те, и другие действительно оказались наиболее могущественными: лакедемоняне сильны были на суше, афиняне — на море (Thuc., I, 18, 2). В этой ситуации возникший после Греко-персидских войн Афинский морской союз, как гегемониальная симмахия, имел тенденцию превратиться в афинскую колониальную морскую империю. Эта тенденция была обусловлена как внутриполитическим развитием Афин к середине V в. до н. э, так и особенностями их внешней политики.

Эволюция развития афинской демократии, о чем подробно рассказывалось в первой главе, подготовила социальную почву для возникновения Афинской империи. К середине V в. до н. э. в Афинах выросла политическая активность части демоса, слабо или почти не связанного с землевладением (торговцы, ремесленники, моряки и т. д.). Поэтому, когда Перикл выдвинулся на передний план среди демократических лидеров, в афинском государстве уже появился значительный процент граждан, заинтересованных в усилении эксплуатации союзников, а сам афинский полис все более стал испытывать нужду в регулярно пополняемом источнике доходов. Большая часть должностей в Афинах, в том числе и таких высоких, как архонты, стала замещаться по жребию. К занятию должности архонтов были допущены представители третьего социального разряда — зевгиты. Чрезмерно расширился гражданский коллектив, причем удельный вес городского населения в нем был гораздо выше сельского. Немаловажной причиной этого были опустошительные войны и вторжения персов в Аттику, разорение крестьянских хозяйств.

Это привело к тому, что к активному участию в политической жизни стали привлекаться граждане мало или совсем необеспеченные. Только гелиэя при Перикле представляла собой большой отряд афинских судей (6 тыс. чел.), авторитет которых все более укреплялся, потому что они разбирали не только тяжбы афинян, но и чаще и чаще союзников. Все это вызывало объективную необходимость введения оплаты должностных лиц, прежде всего судей. Однако для этого не могло хватить средств, получаемых из внутренних источников доходов и за счет военной добычи.

Способствовала трансформации Афинского морского союза в империю и эволюция внешней политики Афин. Вскоре после битвы при Эвримедонте в ней становится господствующей антиспартанская направленность, причем теперь главной внешнеполитической целью афинян было достижение гегемонии в Элладе. Фукидид отмечает, что «разделенные враждою лакедемоняне и афиняне вместе со своими союзниками воевали друг против друга, а остальные эллины в случае, если им приходилось где-либо враждовать между собою, стали присоединяться или к афинянам, или к лакедемонянам» (Thuc., I, 18, 3). Вместе с тем укреплявшаяся городская структура афинского полиса требовала расширения торговых и экономических связей, установления контроля над путями, ведущими к главным источникам зерна и сырьевых ресурсов. Это также побуждало Афины к реформированию морского союза и усилению в нем афинского господства.

Рассматривая трансформацию Афинского морского союза в Афинскую империю, необходимо дать оценку возникшей в 60-е гг. XX в. дискуссии о датировке этого процесса. Под влиянием взглядов американского эпиграфиста Маттингли в названные годы стали пересматривать хронологию афинских надписей V в. до н. э, имеющих отношение к афинской внутрисоюзной политике, традиционная датировка которых колеблется в пределах 50—40-х гг. V в. до н. э, и отодвигать ее к 20-м гг. V в. до н. э, считая, что о трансформации Афинского морского союза в империю можно говорить применительно ко времени Пелопоннесской войны и правления Клеона². Недостаточная убедительность подобных выводов обусловлена уязвимостью не только с эпиграфической точки зрения, но и несогласованностью с данными исторической традиции, подтверждающими, что начало формирования Афинской империи относится к середине V в. до н. э.³

Вместе с тем некоторые исследователи, хотя и соглашаются с традиционной датировкой афинских декретов V в. до н. э. и тем самым признают, что Афинская империя сложилась до начала Пелопоннесской войны, тем не менее склоняются к мысли о том, что сильный афинский империализм развился только после смерти Перикла и ассоциируют его с Клеоном и его преемниками⁴. Это признание Афинской империи без имперской политики или отнесение ее возникновения ко времени Пелопоннесской войны обусловлено, во-первых, не преодоленной до конца идеализацией афинской демократии при Перикле, во-вторых, ошибочным, как нам представляется, постулатом о том, что афинский империализм был следствием Пелопоннесской войны, разразившейся в 431 г. до н. э. Мы же, опираясь на соответствующую интерпретацию данных Фукидида и других источников, в том числе и эпиграфических, считаем, что именно Пелопоннесская война была закономерным результатом имперской политики как Афин, так и Спарты, достаточно отчетливо проявившейся в период первой конфронтации между ними в 460—445 гг. до н. э, которая получила название первой Пелопоннесской войны. Другая дискуссия, тесно связанная с первой и достигшая своего накала также в 60-е гг. XX в., касается проблемы популярности или непопулярности среди союзников Афинской империи. Начало этой дискуссии положил своей статьей де Сент-Круа⁵, доказывающий, что отношение к афинскому господству среди союзников было в основном благожелательным, а те восстания, о которых мы знаем, были спровоцированы главным образом персидскими ставленниками либо немногими (??????) олигархически настроенными силами и имели случайный характер. И здесь, как мы видим, наблюдается тенденция к идеализации отношений внутри Афинской империи.

Учитывая все это, мы проанализируем в данной главе содержание афинско-спартанских отношений в 50— 40-е гг. V. в. до н. э, рассмотрим комплекс мероприятий, характеризующих процесс трансформации Афинского морского союза в Афинскую империю, выделим его основные этапы, а также выясним роль Перикла в осуществлении этой политики и отношение к ней союзников.

Современные ученые пересматривают традиционный взгляд на возникновение первой Пелопоннесской войны, основывающийся на гипотезе о про- и антиспартанской партиях в Афинах и мирной военной партиях в Спарте⁶. Действительно, такого рода концепция страдает упрощенным подходом к решению сложных вопросов и нередко искажает подлинный характер событий. Однако невозможно согласиться и с противоположным мнением, согласно которому эта война явилась лишь результатом непримиримой вражды Коринфа и Эгины с Афинами⁷. В этом случае авторы подчеркивают только ее формальную причину. Между тем война — это явление социально-политическое, а потому внешнюю политику Афин и Спарты необходимо рассматривать в тесной связи с внутриполитическими и экономическими отношениями в этих полисах.

Кроме того, первая Пелопоннесская война не ограничивалась только враждой Коринфа и Эгины с Афинами. Она представляла собой конфликт между двумя военно-политическими блоками, сложившимися к концу 60-х гг. V. в. до н. э., которые возглавляли Спарта и Афины. По мнению Фукидида, вражда между лакедемонянами и афинянами привела к тому, что они вместе со своими союзниками стали воевать друг против друга (Thuc., I, 107—115). Фукидид также дает представление о социально-экономической и политической подоплеке этой вражды (Thuc., I, 80-85; 141-144; IV, 9, 36-45). Он отмечает, что пелопоннесцы живут трудами своих рук и у них нет денег ни частных, ни общественных, так что они не способны вести продолжительные войны и особенно вдали от Пелопоннеса. Между тем войны ведутся не столько на взносы, выколачиваемые силой, сколько на готовые средства и, как правило, носят затяжной характер (Thuc., I, 141, 2-5; II, 80, 2, 4; 6).

В самом деле, граждане большей части пелопоннесских полисов были мелкими крестьянами-землевладельцами, которые главным образом собственным трудом при участии нескольких рабов обрабатывали свои наделы и выращивали хлеб. Пелопоннес в отличие от Аттики не был опустошен и разорен персами. Поэтому война не внесла существенных изменений в установившийся с древности уклад жизни пелопоннесских крестьян. Во время военных действий они становились гоплитами, но не могли надолго отрываться от земли. Из всех пелопоннесских государств только Спарта отличалась другими условиями. Здесь граждане не были привязаны к земле, ибо их наделы обрабатывали государственные рабы — илоты. Спартиаты имели больше свободного времени, которое тратили на военные тренировки, могли предпринимать военные походы в любое время и участвовать в длительных военных кампаниях. Это и обеспечивало Спарте ведущее положение в Пелопоннесе. Однако возможности лакедемонян были ограничены, так как они не располагали собственным военным флотом, не имели наличных средств, ибо сами не чеканили монету, не взимали налог с членов Пелопонесского союза и, следовательно, должны были координировать свои действия с желаниями и способностями союзников осуществлять те или иные общие внешнеполитические акции.

В экономическом отношении члены Пелопоннесского союза были далеко не однородны. Коринф со своими колониями, Мегары, Сикион, Пеллена, Элида, поставлявшие корабли в общесоюзный флот, были более или менее развитыми торгово-ремесленными центрами. Другие полисы, в том числе Спарта, были земледельческими государствами. Поэтому экономические и политические цели пелопоннесцев не всегда совпадали. Это, как указывает Фукидид, вносило определенный диссонанс в действия Пелопоннесской лиги (Thuc., I, 40, 7).

В большинстве пелопоннесских государств господствовала олигархическая форма правления, и спартанцы, насколько было в их силах, препятствовали установлению в них демократий (Thuc., I, 19). Пелопоннесские полисы, и прежде всего сама Спарта, отличались консервативностью общественных отношений, требующей неукоснительного подчинения традиционным законам и обычаям (Hdt., VII, 104; Xen. Lac. Pol., 8, 1—5); замкнутостью и подозрительностью, что особенно подчеркивает Фукидид (Thuc., I, 144, 2; II, 39; V, 68, 1 sq.); высокой ролью государства и его институтов, стоящих на страже существующего порядка. Своеобразие общественных отношений в Спарте и в некоторых пелопоннесских государствах было обусловлено тем, что здесь преобладала общинная и государственная собственность. Движимая и недвижимая частная собственность и связанное с ней более свободное развитие товарно-денежных отношений обнаруживались в большей части пелопоннесских полисов менее ярко, чем в Афинах и в других греческих государствах⁸.

Афинский морской союз, окончательно оформившийся в 70—60-х гг. V в. до н. э, объединял приморские и островные полисы, являвшиеся главным образом торговыми центрами. Граждане городов Афинского морского союза, и особенно граждане Афин, не были до такой степени привязаны к земле, как пелопоннесцы. Аттика всегда нуждалась в привозном хлебе. Однако после Греко-персидских войн доставка хлеба и продовольствия стала основной задачей афинской государственной политики. Это было обусловлено тем, что вследствие опустошения и разорения территории Аттики персами значительная часть населения, потеряв связь с землей, переселилась в город. Этому также способствовали и демократические преобразования Фемистокла. Так что неудивительно, что в 70—60-е гг. V в. до н. э. в Афинах стал быстро расти процент городского населения, особенно низших и средних слоев демоса. Подобная ситуация в той или иной степени была характерна и для других городов, как островных, так и приморских, враждебно относившихся к персам и ставших впоследствии членами Делосской лиги. Поэтому потребность обеспечения городского населения хлебом и продовольствием становилась главной целью внешней политики Афин.

В силу географических и исторических условий в городах Афинского морского союза, прежде всего в Афинах, наметилась тенденция к более быстрому, чем в Пелопоннесе и в некоторых других греческих государствах, развитию частной собственности и товарно-денежных отношений⁹. Этот процесс особенно был ускорен по отмеченным выше причинам после Греко-персидских войн. В результате ремесло, торговля и мореплавание в V в до н. э. составляли основу экономической жизни Афин и большинства их союзников¹⁰. Это способствовало процессу демократизации общества, росту политического влияния части гражданского населения, которая не была связана с землей (ремесленники, торговцы, моряки), и утверждению в ряде городов Афинского морского союза, нередко с помощью афинян, демократической формы правления.

Среди причин, содействовавших росту противоречий между афинянами и лакедемонянами, немаловажную роль играли также различия этнического характера. Эллины осознавали, что дорийцы, включая лакедемонян, и ионийцы, к которым принадлежали афиняне, являлись двумя различными этносами, людьми, которые считали себя состоящими в родстве между собой и имеющими только им присущие качества (Hdt., I, 56; V, 72, 3; IX, 106; Thuc., I, 71, 4; 102, 3; ср.: Diod., I, 34-37; 41; 124, 1; V, 104; VI, 6, 2; 44, 3)¹¹. По мере роста враждебных отношений между Спартой и Афинами различия этнического плана нередко использовались в пропагандистских целях как той, так и другой стороной (Thuc., IV, 61, 2; V, 91; VI, 77, 1; 86, 3; 82, 2; VII, 5, 4; VIII, 25, 3).

Распри между афинянами и лакедемонянами, возникшие еще в период Греко-персидских войн, как уже отмечалось, особенно обострились в начале 70-х гг. V в. до н. э. в связи с антиспартанской деятельностью Фемистокла. Но афиняне скоро осознали, что бороться против Спарты и против Персии и одновременно укреплять могущество Афин и их гегемонию в Делосской симмахии невозможно. Поэтому остракизм Фемистокла и победа Кимона явились своеобразным разрешением кризиса афинско-спартанских отношений. С этого времени во внешней политике Спарты и Афин стала господствовать концепция афинско-спартанского дуализма, предусматривающего сохранение военно-политического равновесия сил в Элладе и признание двойной гегемонии.

На первый взгляд эта внешнеполитическая «доктрина» была довольно удачной, поскольку казалось, что она ограждала интересы Спарты и способствовала Афинам расширять в борьбе с Персией Делосскую симмахию и укреплять в ней свое господство, не вызывая подозрения спартанцев. Однако это была всего лишь иллюзия. Добившись выдающейся победы над персами в битве у Эвримедонта и превратив Делосскую симмахию в Афинский морокой союз, афиняне теперь оказались перед выбором: остановиться на достигнутом или добиваться утверждения господства и в материковой Греции. Фукидид, характеризуя афинян, отмечал, что они «наличными благами наслаждались очень мало, будучи постоянно заняты стремлением к приобретению» (Thuc., I, 70, 8). Справедливость сказанного подтверждается несколькими важнейшими тенденциями афинской внешней политики, наметившимися в конце 60-х — начале 50-х гг. V в. до н. э.

Во-первых, афиняне все более осознавали, что для удержания союзников в подчинении и укрепления своей гегемонии недостаточно только господства на море.

Во-вторых, победа над персами в Эгеиде обеспечила свободу мореплавания и экономических связей афинян со своими союзниками и другими городами на островах и в прибрежных районах. Но Афины, как демократический город с развитым товарным ремеслом, были заинтересованы в расширении торговых отношений, ведь, по словам Аристотеля (Arist. Pol., VI, 2, 1, p. 1318 a 26), «масса людей жаждет получать прибыль, а не почет». Кроме того, потребность в обеспечении городского населения Афин и их союзников привозным хлебом и продовольствием заставляла афинян заботиться об установлении контроля над путями, ведущими к главным источникам зерна (Западное Средиземноморье, Северная Африка и Северное Причерноморье). В первой половине V в. до н. э. афинян больше интересовал Запад, а не Восток. Политические контакты Афин с Западным Средиземноморьем, подкреплявшие их экономические связи, начали устанавливаться еще при Фемистокле (Hdt., VIII, 62; Thuc., I, 136; Plut. Them., 24, 1; 32, 2; Nep. Them., 1). И вот теперь в результате достигнутых успехов стремление афинян к расширению экономических и политических отношений с городами Западного Средиземноморья получило новый импульс (Plut. Per., 20). Однако для этого необходимо было утвердить господство в материковой Греции и прежде всего в Коринфском заливе. Последнее же вело к противоборству со Спартой и ее союзниками.

Спартанцы, как уже указывалось выше, осознавали опасность растущего могущества Афин и пытались противодействовать им. Но к началу первой Пелопоннесской войны они оказались ослабленными из-за землетрясения и восстания илотов.

Рассматривая внутриполитические отношения в Афинах в первой половине V в. до н. э, мы отметили, что с середины 60-х гг. V в. до н. э. внутри гражданского коллектива активизировались радикально-демократические настроения, результатом чего явилось возвышение Эфиальта и других демократических лидеров радикального толка. Последовавшее за этим падение господства Ареопага и изгнание в 461 г. до н. э. остракизмом вождя знати Кимона не только явились поворотным пунктом внутриполитического развития Афин, но и оказали решающее влияние на характер афинской внешней политики.

Согласно Фукидиду (Thuc., I, 102, 3; ср.: Diod., XI, 64, 3), поход четырехтысячного отряда афинских гоплитов во главе с Кимоном на помощь спартанцам против восставших илотов, закрепившихся на Ифоме, впервые со времени Греко-персидских войн привел к открытой вражде между лакедемонянами и афинянами. Спартанцы, опасаясь, что афиняне могут вступить в соглашение с восставшими, потребовали, чтобы они покинули пределы Пелопоннеса. Афиняне, считая себя оскорбленными таким отношением лакедемонян, разорвали заключенный с ними союз против персов¹².

Вопрос о разрыве отношений между Спартой и Афинами привлекал внимание многих исследователей и в настоящее время он не потерял своей дискуссионной остроты. Некоторые авторы подвергают сомнению основательность подозрений лакедемонян. Однако аргументы, приводимые ими, едва ли можно считать убедительными. Так, например, в научной литературе высказывается мнение, что посланный на помощь лакедемонянам корпус Кимона состоял только из представителей высших классов, так как феты не могли быть гоплитами, а следовательно, воины Кимона, настроенные на сохранение дружественных отношений со Спартой, не склонны были помогать восставшим илотам¹³. Но прежде всего неправильно было бы думать, что сторонники Эфиальта находились только среди фетов. По-видимому, драма Кимона заключалась в том, что абсолютное большинство афинских граждан склонялось в пользу демократических преобразований (ср.: Plut. Per., 15). Поэтому, вероятно, сторонники Эфиальта, враждебно настроенные к Спарте, были и среди гоплитов Кимона. Таким образом, основания для опасения у лакедемонян были, тем более что впоследствии тех восставших, которым спартанцы разрешили покинуть Пелопоннес, поселили в Навпакте именно афиняне.

Не убеждает также скептическое отношение некоторых современных исследователей к самому сообщению Фукидида об опасениях Спарты¹⁴. Во-первых, его мнение стало основополагающим для всей известной литературной традиции (Diod., XI, 64, 2; Plut. Cim., 17; Paus., I, 29, 8 sq.; IV, 24, 6 sq.; Just., III, 6, 3). Во-вторых, Фукидида менее всего интересовало, какие конкретно действия афинян могли насторожить лакедемонян. Он хорошо понимал — и это главное, — что в условиях глубоко зашедших противоречий между лакедемонянами и афинянами нужен был лишь формальный повод, чтобы расторгнуть ставшие для них помехой союзные отношения.

Разорвав союз со Спартой, Афины заключили соглашение с ее злейшим врагом Аргосом, а также с Фессалией (Thuc., I, 102, 4; II, 22, 3; Paus., I, 9; IV, 24, 7; Aeschyl. Eumen., 287—291, 667—673). Интерпретация этого союза в историографии весьма противоречива¹⁵, поэтому рассмотрим более внимательно данные источников. Прежде всего следует отметить, что в середине V в. до н. э. Аргос выступал в качестве противодействующей лакедемонянам силы. После его разгрома царем Клеоменом в 520 г. до н. э. он восстановил свое могущество уже накануне Греко-персидских воин, а со времени установления в нем демократического строя аргивяне стали осуществлять агрессивную внешнюю политику, стремясь укрепить свое господство в Арголиде и вернуть территории, захваченные в свое время Спартой. Однако, будучи изолированным в Пелопоннесе, Аргос с начала V в. до н. э. все более тяготел к союзу с Афинами. Это было одной из важных причин, сдерживавших активное участие лакедемонян в решении общегреческих проблем. Поэтому Фукидид, указывая, что Аргос был злейшим врагом Спарты, рассматривал заключение с ним союза как агрессивную акцию афинян в отношении лакедемонян.

Во-вторых, афиняне, вступив в соглашение с аргосцами и фессалийцами, окончательно отказались от сформулированных при создании Эллинского союза в 481 г. до н. э. принципов: общими силами вести борьбу против персов и против тех эллинских государств, которые добровольно выступали на стороне персидского царя (Hdt., VII, 132; 148—149). Аргос и Фессалия были именно такими государствами.

В-третьих, результатом этого союза было создание антиспартанской коалиции (Thuc., I, 102, 4). Ситуация на Истме и в Арголиде, обострившаяся вследствие враждебных действий коринфян против клеонян и мегарцев (Plut. Cim., 17), была в центре внимания афинской внешней политики.

Поэтому следующем внешнеполитическим актом Афин был союз с Мегарами. Детальные сведения об этом сообщают Фукидид (Thuc., I, 103, 4) и Диодор (Diod., XI, 79, 1 sq.). Согласно Фукидиду, мегаряне, находившиеся в составе Пелопоннесского союза, вышли из него, так как у них возникла война с Коринфом из-за пограничной области (ср.: Plut. Cim., 17, 1 sq.). По этой причине мегаряне заключили союз с Афинами и стали членом Афинского морского союза (Thuc., I, 103, 4; Diod., XI, 79, 1 sq.; Plut. Cim., 17, 1 sq.; ср.: Andoc., III, 3). Мегары представляли для Афин очень важный в стратегическом отношении район, поскольку они имели гавани на побережье Коринфского (Пеги) и Саронического (Нисея) заливов и контролировали единственную сухопутную дорогу, ведущую в Пелопоннес. Афины заняли Мегары и Пеги, построили для мегарян Длинные стены, соединив город с Нисейской гаванью, и оставили в Мегарах свой гарнизон. Это создавало для самих коринфян и их колоний на побережье Коринфского залива большую опасность. Таким образом, действия афинян в Мегариде имели по отношению к пелопоннесцам, и прежде всего к коринфянам, несомненно, агрессивный характер. Афины фактически оккупировали Мегары. Поэтому данное событие исследователи справедливо рассматривают как начало первой Пелопоннесской войны.

Прежде чем перейти к характеристике военных действий, Фукидид вставляет в свой рассказ краткое сообщение об афинской экспедиции, посланной на помощь восставшим против персов египтянам, и первых ее успехах (Thuc., I, 104, 1 sq.)¹⁶. Из сообщения Фукидида ясно вытекает, что афиняне воевали на два фронта. Естественно, в связи с этим возникает целый ряд вопросов. Какие политические силы в Афинах заключили договор с лидером восставших египтян Инаром? Когда была отправлена экспедиция в Египет? Планировалось ли заранее в Афинах ведение войны на два фронта?

О восстании в Египте и заключении договора афинян с лидером восставших Инаром сообщает достаточно обширный круг источников (Hdt., VII, 7; Thuc., 1,104; Diod., XI, 71, 3-5; Aristod, II, 3 sq.; Just., III, 6, 6; Plut. Them., 31, 4; Isocr., VIII, 66; Aelian. Var. hist, V, 10; Aeshyl. Eumen, 292-295). Согласно Диодору (Diod., X, 71, 3), восстание произошло в 463 г. до н. э. Многие современные ученые отвергают хронологию Диодора и датируют восстание 461 /60 г. или даже 459 г. до н. э.¹⁷. Нам, однако, уже приходилось отмечать, что, несмотря на недостатки хронологической системы Диодора, у него можно найти немало точных дат для сообщаемых им событий. Дата Диодора предпочтительна также с точки зрения развития исторических событий. Восстание в Египте вспыхнуло вскоре после убийства Ксеркса в 465 г. до н. э. Мало вероятно, чтобы оно началось только через пять лет после его гибели. Условия для восстания созрели уже давно и нужен был только повод¹⁸. Поэтому стоит думать, что известие о смерти Ксеркса и о возникших в связи с этим волнениях в Персии достигло Египта и послужило сигналом к восстанию. Не противоречит датировке Диодора и сообщение Фукидида; во всяком случае, из него следует, что восстание в Египте началось до 461 г. до н. э. (Thuc., I, 104).

Наиболее спорным является вопрос о времени заключения договора между восставшими и афинянами и отправки афинской экспедиции в Египет¹⁹. По Диодору, Инар отправил посольство в Афины сразу же, как возглавил восстание (Diod., XI, 71, 4). Это сообщает и Фукидид (Thuc., I, 104, 1). Кроме того, в его рассказе есть известие о том, что афиняне заключили соглашение с восставшими уже после того, как отправили экспедицию из 200 кораблей для завоевания Кипра. Эти-то корабли и были в соответствии с договором затем посланы в Египет. С данным сообщением Фукидида отчасти согласуется и краткое замечание Плутарха о том, что Кимон вскоре после своего оправдания (т. е. после 465 г. до н. э.) отправился во главе флота в поход (Plut. Cim., 15; ср.: Plut. Cim., 18). По-видимому, Плутарх имел в виду ту же кипрскую экспедицию, о которой говорил Фукидид²⁰.

Таким образом, как обращение Инара за помощью в Афины, так и заключение афинянами договора с восставшими имели место еще до остракизма Кимона. Обещание египетских послов произвело благоприятное впечатление на афинских граждан (Diod., XI, 71, 4 sq.), и они приняли решение оказать помощь восставшим. Бесспорно, при заключении договора для афинян немаловажную роль играл экономический фактор (ср.: Plut. Per., 37)²¹. Так что надежда иметь Египет в качестве союзника и без особых трудностей получать столь необходимый хлеб, очевидно, захватила всех афинских граждан. Организатором же экспедиции, насколько можно судить из наших источников (Plut. Cim., 15; 18; ср.: Thuc., I, 104, 2; 112, 2), был Кимон, хотя он и не отправился вместе с флотом в Египет, ибо в 462 г. до н. э. находился в Афинах и убеждал афинских граждан оказать помощь спартанцам в их борьбе против восставших илотов, укрепившихся на Ифоме.

Итак, вероятно, афиняне не планировали вести войну два фронта, потому что экспедиция была организована до начала первой Пелопоннесской войны. К тому же они полагали, что с Египтом у них не будет больших хлопот, особенно если учесть, что первоначально их совместные с восставшими военные действия были действительно успешными (Thuc., I, 104, 2; 109, 2; Diod., XI, 74, 3 sq.; Ctes., fr. 63)²².

Успехи в Египте, образование антиспартанской коалиции (Аргос, Фессалия, Афины) и присоединение Мегар к Афинскому морскому союзу побуждали афинян к более активным действиям против пелопоннесцев. Этому способствовали и благоприятное стечение обстоятельств, так как Спарта была тогда занята подавлением восстания илотов; кроме того, она потерпела неудачу, по-видимому, около 460 г. до н. э. в битве при Эное (расположена между Аргосом и Мантинеей) против аргивян, которым оказали помощь афиняне (Paus., I, 15, 1; X, 10, 4). В Афинах же окрепли позиции радикально-демократических лидеров, унаследовавших от Фемистокла характер и направление афинской внешней политики.

В 459 г. до н. э. афиняне, опираясь на союз с аргивянами, предприняли морскую экспедицию против Пелопоннеса и высадились в Галиях (город в южной части Арголиды). Выбор места высадки был не случаен. Это была крупная гавань, которую афиняне могли использовать как базу для организации рейдов против прибрежных городов — Гермионы, Трезена и Эпидавра, контролируемых Спартой (ср.: Thuc., II, 56, 1—5). Из данных городов наиболее важным для Афин был Эпидавр, подчинение которого способствовало бы ослаблению Коринфа (ср.: Thuc., V, 56) и получению плацдарма для борьбы с Эгиной. Это заставило коринфян, эпидаврян и, возможно, эгинян выступить объединенными силами. Им помогали и другие пелопоннесские союзники (Thuc., I, 105, 3). Так что пелопоннесцы были полны решимости оказывать афинянам всяческое противодействие. В этой битве афиняне, вероятно, потерпели поражение (Thuc., I, 105, 1; но ср.: Diod., I, 78, 1 sq.). Напротив, состоявшееся после этого сражение на море у острова Кекрифалеи (расположен в Сароническом заливе между Эгиной и Эпидавром) доставило афинянам победу (Thuc., I, 105, 1; XI, 78, 2).

Данная победа открыла Афинам благоприятные возможности войны с Эгиной (Thuc., I, 105, 2; Diod., XI, 70, 1—3; 78, 3 sq.). Фукидид не указывает на ее причины. Более подробные сведения о ней сообщает Диодор, по мнению которого причиной войны был выход Эгины из состава Делосской симмахии в 464 г. до н. э. (Diod., XI, 70, 2 sq.). В 459 г. до н. э. после успеха у острова Кекрифалеи афиняне предприняли войну с Эгиной за возвращение в Афинский морской союз (Diod., XI, 78, 3—5)²³. Поэтому Фукидид подчеркивает, что в сражении между афинянами и эгинянами принимали участие и их союзники. Победу одержали афиняне. Они захватили 70 эгинских кораблей и, высадившись на остров под начальством Леократа, начали осаду города.

Положение, сложившееся для пелопоннесцев, было катастрофическим. Удерживая контроль над Мегаридой и имея выход в Коринфский залив, афиняне могли совершать рейды против коринфских колоний в этом районе, а также против прибрежных городов Пелопоннеса. Наконец, одержав победу в морских сражениях и подвергнув осаде город эгинян, афиняне установили свое господство в Сароническом заливе. Все это побудило пелопоннесцев предпринять поход в Мегариду. Казалось, что время для этого похода было наиболее удачным, так как значительная часть афинского войска находилась в Египте, другая часть осаждала Эгину. Так что Спарта и ее союзники надеялись в лучшем случае изгнать афинян из Мегариды, в худшем — отвлечь войска от Эгины и снять осаду города. Афиняне осознавали опасность своей позиции и тем не менее не желали снимать осаду Эгины. Как отмечает Фукидид (Thuc., I, 105, 4), они провели тотальную мобилизацию. Это войско было отправлено в Мегариду под начальством стратега Миронида. С помощью двух сражений афиняне добились решительной победы над коринфянами и их пелопоннесскими союзниками (Thuc., I, 105, 3-106; Diod., XI, 79, 3 sq.).

Источники свидетельствуют о том, что до 457/6 г. до н. э. Спарта хотя и принимала участие в военных действиях, но далеко не активное. Инициатива в войне принадлежала ее главному союзнику — Коринфу, положение которого оказалось особенно опасным. Часто считают, что главной причиной спартанской пассивности был ее традиционный консерватизм²⁴. Не отрицая присущих Спарте консерватизма и медлительности в деле осуществления внешнеполитических мероприятий (ср.: Thuc., I, 68, 72), мы вместе с тем считаем — и данные источников (Thuc., I, 102, 4; 103; Diod., XI, 84, 7 sq.; Paus., I, 15, 1; 10, 4) подтверждают это, — что спартанская пассивность в рассматриваемый период скорее объяснялась занятостью лакедемонян борьбой с восставшими илотами и угрозой со стороны аргивян.

Анализируя данные источников о третьей Мессенской войне, мы пришли к выводу, что она закончилась незадолго до битвы у Танагры, которая произошла осенью 457 г. до н. э. Причем важно подчеркнуть, что источники отразили следы поспешного стремления Спарты покончить с восстанием илотов даже ценой некоторой уступки восставшим. По Фукидиду (Thuc., I, 103, 2), лакедемоняне в соответствии с пифийским изречением, договорились с восставшими, что последние покинут пределы Пелопоннеса (ср.: Diod., XI, 84, 8 )²⁵. Зная традиционную жестокость обращения Спарты с рабами, трудно понять эти либеральные действия лакедемонян, если не учитывать сложившуюся для Спарты кризисную ситуацию 460—459 гг. до н. э.

Три наиболее важных союзника Спарты — Коринф, Эпидавр и Эгина находились в состоянии войны с Афинами и терпели от них ряд поражений. Эгина была под угрозой захвата ее афинянами. Спарта потеряла такого важного союзника, как Мегары, и если бы спартанцы не приняли решительных мер, то это, конечно, отрицательно сказалось бы на их гегемонии в Пелопоннесской лиге.

Покончив с восстанием илотов и развязав себе руки для решительной войны с Афинами, лакедемоняне около 458 г. до н. э. собрали большое войско, включавшее 1 500 спартанских гоплитов и 10 тыс. союзников, и выступили в центральную Грецию (Thuc., I, 107, 2; Diod., XI, 79, 4—6; Plut. Cim., 17, 4; Aristid, XIII, 1). Поводом для выступления послужила угроза завоевания Дориды Фокидой. Посланный контингент был гораздо больше, чем предполагалось для наказания фокидян. Но, как показывает анализ событий, цели и этого похода были более глубокими.

Во главе общепелопоннесского войска был поставлен регент малолетнего спартанского царя Плистоанакта, сына Павсания, Никомед, сын Клеомброта. То, что войско возглавил регент Никомед, а не уже зарекомендовавший себя Архидам, объяснялось сложностью внутриполитической ситуации в Пелопоннесе. Спарта в начале 50-х гг. V в. до н. э. оказалась ослабленной в результате землетрясения и восстания илотов и находилась под угрозой войны с Аргосом. Это требовало, чтобы Архидам, наиболее опытный царь и уже воевавший с аргивянами, оставался дома. Поэтому главнокомандующим пелопоннесского войска, отправленного в центральную Грецию, эфоры поставили регента Никомеда²⁶.

Теперь обратимся к интерпретации свидетельств источников о походе пелопоннесцев в Дориду и последовавшем затем сражении их с афинянами в Беотии²⁷. Анализ античной традиции позволяет прийти к такому выводу. После Греко-персидских войн в Дельфийской амфиктионии весьма влиятельное положение заняли Фессалия и Фокида. Они опирались на поддержку Афин, которые еще при Фемистокле стремились помешать Спарте усилить свое влияние в Дельфах. Пользуясь тем, что Спарта в течение длительного времени была занята устройством своих дел в Пелопоннесе, и не рассчитывая, что лакедемоняне смогут тогда организовать широкомасштабную экспедицию в центральную Грецию, фокидяне установили свой контроль в Дельфах и вторглись в соседнюю Дориду. Таким образом, лакедемоняне, предпринимая экспедицию с целью защитить Дориду, стремились также освободить Дельфы (Plut. Cim., 17, 4), укрепить свое господство в центральной Греции и не допустить проникновения сюда афинян. Возможно, в это же время спартанцы вели полезные для себя переговоры и с фессалийцами.

О вступлении пелопоннесцев в Беотию Фукидид говорит кратко, считая его вынужденным (Thuc., I, 107, 2)²⁸. Внимание автора больше привлекали тайные переговоры с лакедемонянами некоторых афинян, рассчитывавших с помощью пелопоннесцев упразднить в Афинах демократический строй и прекратить строительство Длинных стен (Thuc., I, 107, 4, 6; ср.: Plut. Cim., 7). Вероятно, Фукидид не придавал значения действиям лакедемонян и их союзников в Беотии, учитывая последствия битвы при Энофитах (ср.: Thuc., I, 108, 3). Тем не менее эти действия важны для характеристики агрессивных устремлений Спарты. К счастью, о них мы узнаем из других источников, дополняющих краткое сообщение Фукидида. Согласно их сведениям, между фиванцами и лакедемонянами еще перед битвой у Танагры был заключен союз, по которому пелопоннесцы укрепили Фивы и помогли им установить гегемонию над всей Беотией (Diod., XI, 83, 3; Aristid., XIII, 1; ср.: Just., III, 6, 10 sq.; Paus., I, 29, 9). Таким образом, Спарта в центральной Греции в противовес Афинам стремилась создать сильный Беотийский союз и даже вступила в контакт с олигархическими заговорщиками в Афинах.

Афины, обеспокоенные таким поворотом событий, собрали многочисленное войско, включавшее 1 тыс аргивян, фессалийскую конницу и контингенты других союзников. Битва произошла в Беотии у Танагры осенью 457 г. до н. э. (Thuc., I, 107, 6-108; Diod., XI, 80, 2-4; ср.: Hdt., IX, 35, 2; Plut. Cim., 17, 4-8; Per., 10, 1-3; Aristid., XIII, 1; Just., III, 6, 8 sq.; Paus., I, 29, 9; III, 11, 8; Nep. Cim., 3, 2). Победу одержали пелопоннесцы. Немаловажное значение имело то, что фессалийская конница во время сражения перешла на сторону лакедемонян. Возможно, в данном случае сказались результаты спартанско-фессалийских переговоров. Однако, поскольку пелопоннесцы понесли большие потери, они не смогли развить достигнутый успех и вернулись на родину, опустошив Мегариду.

Тем не менее компания у Танагры показала, что афинское господство в Мегариде хотя и представляло для Спарты и ее союзников серьезную опасность, все-таки являлось проблемой вполне преодолимой. Более того, после битвы у Танагры для Афин сложилась довольно напряженная ситуация. Часть афинского войска по-прежнему находилась в Египте. Продолжалась осада Эгины. Афиняне в сражениях потеряли значительное число граждан (IG2,1, № 929 r Tod2, № 26 = SEG, ?, № 406), и им противостояли сильная Беотия, объединенная под главенством Фив, укрепленных с помощью лакедемонян, и враждебно настроенная к ним Фессалия (Diod., XI, 80, 3—5). Кроме того, в самих Афинах возникла опасность заговора против демократии. В этих обстоятельствах единственным выходом для Афин было перемирие со Спартой. На этот счет мы располагаем целым рядом источников, которые, очевидно, опираются на какой-то современный этим событиям материал.

Согласно Феопомпу (Theop, FGH 115 F 88), Кимон был возвращен в Афины менее чем через пять лет после своего изгнания, ибо народ афинян нуждался в мире и надеялся, что Кимон, будучи спартанским проксеном, заключит его в кратчайший срок. Немалую ценность представляют два сообщения Плутарха (Cim. 17, 8—18,1; Per., 10, 4), в которых отмечается, что афиняне, побежденные в битве у Танагры и ожидающие летом похода против них пелопоннесцев, вызвали из изгнания Кимона, и тот возвратился в соответствии с постановлением Народного собрания, принятым по инициативе Перикла. Тотчас же по возвращении Кимон прекратил войну и примирил государства друг с другом. О четырехмесячном перемирии и обстоятельствах, при которых оно было заключено между Афинами и Спартой, говорит также Диодор (Diod., XI, 80, 3—6). Правда, он не связывает это перемирие с именем Кимона²⁹. Сведения Андокида (Andoc., III, 3) и Эсхина (Aeschin., II, 172) об этих событиях указывают на то, что традиция о перемирии не возникла только в поздней исторической литературе, но была известна уже в классическое время. Правда, указанные сообщения в известной степени путаные, поскольку Андокид и Эсхин, как впоследствии и Плутарх, смешивали четырехмесячное перемирие с пятилетним миром, заключенным в 451 г. до н. э.³⁰ Эта путаница, возможно, объясняется слишком коротким промежутком времени и тем, что Кимон выступал в качестве посредника между лакедемонянами и афинянами в обоих случаях. Кроме того, после заключения пятилетнего мира между Спартой и Афинами четырехмесячное перемирие потеряло свою остроту и значение, и, может быть, именно поэтому о нем и не упоминает Фукидид.

Спартиаты, понесшие значительные потери в сражениях, также были заинтересованы в прекращении войны. К тому же у них могли появиться иллюзии в связи с возвращением из изгнания Кимона. Однако условия для заключения длительного мира еще не созрели. Афинский демос был опьянен успехами, и временная неудача не могла привести его в состояние полной растерянности. Воспользовавшись передышкой и оправившись после сражения, афиняне собрали значительное войско и под предводительством Миронида выступили в центральную Грецию. В битве при Энофитах (город в южной Беотии), которая произошла через 62 дня после сражения у Танагры, они разбили беотийцев, овладели всей Беотией и Фокидой, срыли укрепления Танагры, взяли в качестве заложников 100 богатейших граждан из локров опунтских и только в Фессалии были остановлены стенами Фарсала (Thuc., I, 108, 1-3; Diod., XI, 81, 4-83; Aristod, XII, 2; Aristid, XIII, 1; Polyaen., I, 2)³¹.

Поход имел решающее значение для всей военной кампании того периода. Афиняне распустили Беотийский союз, установив демократические режимы в городах Беотии и, вероятно, в Фивах (Thuc., I, 113, 2; III, 62, 5; Arist. Pol., V, 2, 6, p. 1302 b 29; Ps.-Xen. Ath. Pol., III, 10 sq.), возобновили союзные отношения с Фокидой (ср.: Thuc, I, 111, 1; Diod., XI,-83, 3.), заключили союз с Дельфийской амфиктионией (IG2, I, № 26 = Tod2, № 39 = StV, II, № 142)³², завладели Локридой Опунтской и получили в свое распоряжение удобную бухту на побережье Эвбейского залива (Thuc., I, 108, 3; Diod., XI, 83, 2 sq.; Polyaen., I, 35, 2). Тогда же после длительной осады капитулировала Эгина (Thuc., I, 108, 4) и по требованию афинян должна была срыть свои укрепления, выдать корабли и платить установленный форос в размере 30 талантов (IG2, I, № 18 = StV, II, № 141). Таким образом, в 457 г. до н. э. Афины фактически организовали в центральной Греции то, что в современной литературе принято называть «сухопутной империей». Впрочем, ни одно из подчиненных государств в центральной Греции, за исключением Эгины, не платило форос в казну Афинского морского союза. По-видимому, главной обязанностью этих афинских союзников было поставлять сухопутные войска.

Для закрепления достигнутых успехов в 456 г. до н. э. афинский полководец Толмид совершил плавание вдоль Пелопоннеса (Thuc., 1,108, 5; Diod., XI, 84; Polyaen., III, 3; Arschin, II, 75; Plut. Per., 19, 2; Paus., I, 27, 5; Aristod, 15, 1). Во время этого плавания афиняне предприняли нападение на Мефону, портовый город в юго-западной части Мессении, однако были отбиты пришедшими на помощь лакедемонянами. Очевидно, спартанские войска оставались еще в Мессении после недавнего подавления восстания илотов. Затем афиняне, войдя в Лаконский залив, сожгли корабельную верфь в районе города Гитий и опустошили его хору. После этого они подчинили Закинф и все общины Кефалении. Об этом походе говорит лишь Диодор (Diod., XI, 84, 6 sq.). Фукидид сообщает только о захвате афинянами коринфской колонии Халкиды, расположенной на южном побережье Этолии, и разгроме сикионян. Тем не менее нет оснований не принимать во внимание сообщение Диодора. В результате этой экспедиции союзником афинян стала и Ахайя (Thuc., I, III, 3; 115, 1; IV, 21, 3; Plut. Per., 19, 3). Наконец, Толмид захватил Навпакт и поселил в нем тех мессенцев, которым лакедемоняне разрешили удалиться из Пелопоннеса (Diod., XI, 84, 7; ср.: Thuc., I, 103, 3). В результате этого похода весь Коринфский залив и прилегающие к нему территории оказались под властью Афин.

Итак, необходимо отметить, что Афины в рассматриваемый период добились важных внешнеполитических успехов, и 456 г. до н. э. явился апогеем афинского могущества во время Пентеконтаэтии. Тогда отчетливо проявился империалистический курс афинской внешней политики. Ярким доказательств афинских притязаний на господство в Элладе были походы Миронида и Толмида.

Спарта также не скрывала своих агрессивных целей и стремилась сохранить и упрочить свое господство в центральной Греции. Но в отличие от Афин ее политика характеризовалась большим консерватизмом. Кроме того, в рассматриваемый период Спарта столкнулась в самом Пелопоннесе с целым рядом трудностей, надолго отвлекших ее от решения задач общегреческой политики. Фактором, сдерживающим внешнеполитическую активность лакедемонян за пределами Пелопоннеса, была опасность возобновления войны с Аргосом.

Примечания:

[1] Паршиков А. Е. Исследования по истории афинской морской державы / МГЗПИ. М, 1976. Деп. в ИНИОН АН СССР 02. 12. 1976. № 1044; Кондратюк М. В. Архэ и афинская демократия // Античная Греция. Ч. I. М., 1983. С. 327 слл.
[2] Mattingly H. D. 1) The Growth of Athenian Imperialism // Historia. 1963. Bd. 12. P. 257; 2) Periclean Imperialism // Ancient Society and Institutions. Studies Presented to V. Ehrenberg on his 75th Birthday. Oxford, 1966. P. 193 ff.; 3) The Athenian Coinage Decree // Historia. 1969. Bd. 10. P. 148 ff.; 4) Formal Dating Criteria for Fifth Century Attic Inscriptions // Acta of the Fifth International Congress of Greek and Latin Epigraphy. Oxford, 1971. P. 27 ff.; 5) Epigraphy and the Athenian Empire // Historia. 1992. Bd. 141. P. 129 ff.; Meister R. Die Ungeschichtlichkeit des Kalliasfriedens und deren historische Folgen. Wiesbaden, 1982. S. 101 ff.
[3] Meritt B. D., Wade-Gery H. T. The Dating of Documents to the Mid-Fifth Century // JHS. 1962. Vol. 82. P. 67 ff.; Meiggs R. 1) The Dating of Fifth Century Attic Inscriptions // JHS. 1966. Vol. 86. P. 86 ff.; 2) The Athenian Empire. Oxford, 1972; Ostwald M. Athens and Chalkis: A Study in Imperial Control // JHS. 2002. Vol. 122. P. 134 ff.
[4] Meiggs R. The Dating… P. 86 ff.; Schuller W. Die Herrschaft der Athener im ersten attischen Seebund. Berlin, 1974. S. 175 ff.
[5] Ste Croix G. ?. ?. de. 1) The Character of the Athenian Empire // Historia. 1954. Bd. 3. P. 1 ff.; 2) The Origins of the Peloponnesian War. Ithaca; London, 1972. P. 34. ff. К дискуссии о популярности Афинской империи см.: Bradeen D. W. The Popularity of the Athenian Empire // Historia. 1960. Bd. 9. P. 257 ff.; Pieket H. W. Thasos and the Popularity of the Athenian Empire // Historia. 1963. Bd. 12. P. 70 ff.; Quinn T. J. Thucydides and the Unpopularity of the Athenian Empire // Historia. 1964. Bd. 13. P. 257 ff.
[6] Критическое высказывания в адрес этой концепции см.: Sealey Я. A History of the Greek City-States ca 700 — 338 В. C. Berkeley, 1976. P. 262 ff. Однако: Kagan D. The Outbreak of the Peloponnesian War. London, 1969. P. 77 ff. Сент-Круа, характеризуя внутреннюю и внешнюю политику Спарты и Афин, говорит о борьбе «ястребов» и «голубей» (De Ste Croix С ?. ?. de. The Origins… P. 263 ff.).
[7] Sealey R. A History… P. 263 ff.
[8] Хэммонд обнаруживает черты спартанской системы и в других дорийских полисах (Hammond N. G. L. The Classical Age of Greece. London, 1975. P. 19 ff.).
[9] Среди пелопоннесских государств исключение составлял разве что Коринф, где товарно- денежные отношения получили значительное развитие. Правда, современные исследователи, рассматривая историю Коринфа, допускают гиперкритические суждения. Так, Виль возражает против излишнего подчеркивания роли географической среды при характеристике экономических отношений архаического Коринфа и вместе с тем недооценивает роль торговли и ремесла в Коринфе, абсолютизируя сельскохозяйственное производство и считая экономику Коринфа аграрной (Will Ed. Korinthiaka. Paris, 1955. P. 13 е.; 476 ss.; 666). См, однако: Salmon J. В. Wealthy Corinth. A History of the City to 338 В. C. Oxford, 1984. P. 75 f. Гиперкритицизм Виля особенно отчетливо проявился в оценке данной им истории классического Коринфа. Его знаменитая фраза «Corinth classique est pour nous ville morte» (P. 669) и дала основание Сэлмону возразить Вилю. В упомянутой выше монографии он уделяет значительное внимание экономическим проблемам истории Коринфа, внимательно исследуя керамическую индустрию, другие виды ремесел, торговлю, монетное производство, товары коринфского экспорта и импорта. Но и Сэлмон считает, что керамическое производство в Коринфе не являлось ведущей отраслью экономического развития Коринфа. Важную роль в экономике классического Коринфа он придает сельскому хозяйству. Можно согласиться с Сэлмоном, что в условиях господства олигархии экономической основой развития Коринфа была не только торговля, но и землевладение, и при сохранении традиционной политической стабильности консервативная традиция в Коринфе сказывались гораздо меньше, чем в Афинах.
[10] Pecirka J. Athenian Imperialism and the Athenian Economy // Eirene. 1982. Т. 19. P. 117 ff.; Кошеленко Г. А. Греческий полис и проблемы развития экономики // Античная Греция. Ч. I. М, 1983. С. 217 слл.
[11] Некоторые современные исследователи полагают, что отразившиеся в античной традиции различия между ионийцами и дорийцами — плод субъективизма и тенденциозности наших источников (Will Ed. Doriens et Ioniens. Strassb urg, 1956. P. 64 ss.; Tigerstedt E. W. The Legend of Sparta in Classical Antiquity. Vol. 1. Stockholm, 1965. P. 130, 153). Убедительные возражения против этого мнения: Alty J. ?. ?. Doriens and Ioniens // JHS. 1982. Vol. 102. P. 1 ff.
[12] Более подробно о внешней политике Спарты и Афин в начале первой Пелопонесской войны см.: Строгецкий В. М. Внутриполитические отношения и особенности внешней политики Спарты и Афин в начальный период первой Пелопоннесской войны (460-455 гг.) // ВДИ. 1987. № 2. С. 37 слл.
[13] Glotz G., Cohen R. Histoire grecque. Т. И. Paris, 1931. P. 137; Cloche P. La politique exterieure cTAthenens de 462 a 454 av. J.-C. // L’Antiquite classique. 1942. T. 11. P. 33 s.; ср.: Schreiner J. ?. Hellanikos. Thucydides and the Era of Kimon. Aarhus, 1997.
[14] Walker ?. M. The Cenfederacy of Delos 478-463 // САН1. Vol. V. 1927. P. 72; Cole J. R. Cimon’s Dismissal Ephialtes Revolution and Peloponnesian Wars // GRBS. 1974. Vol. 1. P. 369 ff.
[15] Об этом см.: Строгецкий В. М. Внутриполитические отношения… С. 37 слл.
[16] В научной литературе существует гипотеза о том, что Фукидид получил информацию об экспедиции Афинян в Египет от бежавшего в Афины Зопира, сына Мегабиза, нанесшего поражение афинянам и восставшим египтянам (Гимадеев Р. Л. О возможном персидском источнике Фукидидова описания первого похода афинян в Египет // ВДИ. 1983. № 1. С. 106 слл.). Вполне возможно, что среди других сведений, имевшихся в распоряжении Фукидида, была и информация Зопира. Однако мы не согласны с автором, что эта информация была единственным источником Фукидида об этой экспедиции.
[17] К этому см.: Строгецкий В. М. Внутриполитические отношения… С. 42; Badian ?. Towards a Chronology of the Pentekontaetia down to the Renewal of the Peace of Callias // Echos du monde classique. 1988. T. 32. P. 289 ff.; Robinson E. W. Thucydides Sieges, Prosopitis and the Hellenic Disaster in Egypt // Classical Atiquity. Vol. 1. 1999. P. 133 ff.
[18] Olmstead A. T. History of the Persian Empire. Chicago, 1948. P. 293; Дандамаев ?. А. Политическая история Ахеменидской державы. М, 1985 С. 179 слл.
[19] Исчерпывающий перечень всех существующих версий см. в работах: Паргииков А. Е. О хронологии афинской кампании в Египте // ВДИ. 1970. № 1. С. 107 слл.; Salmon P. La politique egyptienne d’Athenes (VI-V siecl. av. J.-C). Bruxelles, 19 81. P. 99 ss.; Robinson E. W. Thucydides Sieges… P. 133.
[20] Лурье С. Я. Плутарх. Избранные биографии. М.; Л, 1941. С. 389, прим. 66; Salmon P. La politique… P. 118 s.
[21] Хотя современные исследователи оспаривают это мнение (Salmon P. La politique… P. 131 s.), тем не менее едва ли возможно игнорировать потребность афинян в привозном, в том числе египетском хлебе (French A. The Growth of the Athenian Economy. London, 1964. P. 143 ff.).
[22] См. также эпиграмму в честь победы в Египте, найденную в святилище Геры на Самосе и датируемую 460 г. до н. э. (Hill В. 113; ср.: Реек W. Ein Seegefecht aus den Perserkriegen // Klio. 1939. Bd. 32. S. 289 ff.; ATL. Vol. III. P. 253).
[23] К дискуссии об афинско-эгинской войне в 459 г. до н. э. см.: Podlecki A. J. Athens and Aegina // Historia. 1976. Bd. 25. P. 396 ff.; Figueira Т. J. Aeginetian Membership in the Peloponessian Legue // ClPh. 1981 Vol. 76. P. 1 ff. Источники не позволяют согласиться с мнением Фигуэйры о том, что Эгина не была членом Пелопоннесской лиги и до завоевания ее Афинами оставалась самостоятельным полисом.
[24] Об этом: Kagan D. The Outbreak… P. 86 ff.; Holloday A. J. 1) Sparta’s Role in the First Peloponnesian War // JHS. 1977. Vol. 92. P. 54 ff.; 2) Sparta and the First Peloponnesian War // JHS. 1985. Vol. 105. P. 161 ff. Исследователи объясняют спартанскую пассивность традиционным консерватизмом спартанской внешней политики. Эренберг (Ehrenberg V. From Solon to Socrates. London, 1967. P. 211) находит объяснение для пассивности лакедемонян в том, что в Спарте в это время не было соответствующего лидера и имело место расхождение во мнениях по поводу внешней политики между царями и эфорами. С этим нельзя согласиться, поскольку в источниках нет следов, свидетельствующих о противоречиях между эфоратом и царской властью в данный период. Кроме того, как уже отмечалось, авторитетным лидером в Спарте тогда был Архидам. Наконец, события начального периода первой Пелопоннесской войны показали, что Спарта вместе с остальными союзниками хотя и не столь активно, но принимала участие во всех сражениях.
[25] Об аутентичности и датировке этого оракула см.: Parke ?. W., Wormell D. ?. W. The Delphic Oracle. Oxford, 1956. Vol. I. P. 183; Vol. II. № 115; Zeilhofer G. Sparta, Delphoi und die Amphiktyonien im V Jahr. v. Chr. Erlangen, 1959. S. 55 ff.
[26] К дискуссии о назначении Никомеда главнокомандующим пелопоннесского войска см.: Kagan D. The Outbreak… P. 87.
[27] Цель этой экспедиции, ее численность и состав являются предметом дискуссии в научной литературе. Хампль (Hampl F. Die griechische Staatsvertr?ge des IV Jahr. v. Chr. Geb. Leipzig, 1938. S. 66 ff., особенно: S. 71 ff.), считая неприемлемым термин «империалистический» для определения характера спартанской внешней политики, не придавал особого значения этой экспедиции и полагал, что ее целью была только защита Дориды (S. 72). Справедливые возражения против его концепции выдвинул Вюст (W?st F. R. Zum Problem «Imperialismus» und «machtpolitisches Denken» im Zeitalter der Polis // Klio. 1939. Bd. 32. S. 76 ff.), который рассматривал поход лакедемонян и их союзников в центральную Грецию как доказательство имперской политики Спарты. Было подвергнуто критике и свидетельство Фукидида (Reece D. W. The Battle of Tanagra // JHS. 1950. Vol. 70. P. 75 ff.), хотя серьезных оснований для того, чтобы отвергать или исправлять его сообщение, нет (Gomme A. W. A Historical Commentary on Thucydides. Vol. I. Oxford, 1966. P. 313; Ehrenberg V. From Solon… P. 211; Meiggs R. The Athenian Empire. P. 417 f.; Buck R. J. A History of Beotia. Edmonton, 1979. P. 143).
[28] K этому см.: ATL. Vol. III. P. 168 ff.; Gomme A. W. A Historical Commentary… Vol. I. P. 313 ff.; Kagan D. The Outbreak… P. 67 ff.; Buck R. J. A History… P. 144 f.
[29] Connor W. R. Theopompus and Fifth Cent. Athens. Cambridge, 1968. P. 24 ff.; Kagan D. The Outbreak… P. 91 ff.; Sealey R. A History… P. 272 f.; Meiggs R. The Athenian Empire. P. 422 f.
[30] Томпсон, исследовавший текст Андокида (Tompson W. ?. Andocides and the Peace of Cimon // Phoenix. 1984. Vol. 38. P. 216 ff.), не считает, что в тексте оратора отразилась путаница, и полагает, что в отличие от Фукидида он датировал пятилетней мир со Спартой 458/457 г., а его нарушение 446/445 г. до н. э. Тем не менее внимательное рассмотрение сообщения Андокида (Andoc., III, 3) дает основания утверждать, что он перепутал перемирие и пятилетний мир между афинянами и лакедемонянами с Тридцатилетним миром. Ср.: Фролов Э. Д. Социально-политическая борьба в Афинах в конце V в. до н. э.: материалы и документы. Л, 1964. С. 128, прим. 2—7 [= Андокид. Речи, или История святотатцев / Пер. и коммент. Э. Д. Фролова. СПб, 1996. С. 205, прим. 2—7 ].
[31] К дискуссии о битве при Энофитах и ее последствиях см.: Gomme A. W. A Historical Commentary… Vol. I. P. 317; Kagan D. The Outbreak… P. 45; Meiggs R. The Athenian Empire. P. 99. Сведения Диодора о событиях, связанных с битвой при Энофитах, в значительной степени дополняют сообщение Фукидида и поэтому отрицательное к ним отношение Бака едва ли оправдано (Buck R. J. A History… P. 146 ff.).
[32] K этому см.: Meritt В. D. Athens and Amphictyonen League // AJPh. 1954. Vol. 7. P. 369 ff.; Meiggs R. The Athenian Empire. P. 418 ff. Исследователи убедительно доказывают, что наиболее приемлемой датой заключения этого союза является 457 г. до н. э.

Источник:

Строгецкий В. М. Афины и Спарта. Борьба за гегемонию в Греции в V в. до н. э. (478-431 гг.). «Издательский дом Санкт-Петербургского государственного университета», «Акра». Санкт-Петербург, 2008.