Теория военного дела. Греки и римляне (Delbruck H.)

Греческая философия пыталась своей мыслью проникнуть во все области духовной жизни и жизни природы, в том числе и в военное дело, подвергая все эти вопросы разработке. В I томе мы разобрали лишь первого из этих военных теоретиков, которого мы можем считать основоположником, – Ксенофонта, отложив дальнейшее рассмотрение этого вопроса до настоящей главы ввиду того, что соответствующие источники сохранились лишь от римской императорской эпохи.

Нельзя сказать, чтобы философы были низкого мнения о ценности своих теорий. До нас дошло небольшое сочинение¹, в котором в качестве введения категорически указывается на то, что Александр смог завоевать весь мир только благодаря урокам Аристотеля. Тут же перечисляются все отдельные формы тактики, которым Александр научился от своего учителя и которые привели его к победам. Когда Ганнибал покинул Карфаген и бежал ко двору царя Антиоха, то там перипатетик Формион стал ему указывать, каким образом он должен был поступить, чтобы победить римлян.

То, что фактически сохранилось от греческих тактиков, едва ли находится на высоте этих требований, – хотя, впрочем, можно сказать и наоборот – действительно стоит на высоте этой мудрости. Удивительно, как скудна эта литература, и тем более удивительно, что два крупнейших человека – Полибий и Посидоний – составили руководства по тактике. Если последние до нас и не дошли, то все же сохранившиеся до нашего времени более поздние труды Асклепиодота, Оносандра, Элиана и Арриана восходят к ним. Но в этих трудах не проявлено ни капельки разума, а самым удивительным является то, что, – хотя Полибий и пережил победу римской тактики боевых линий над фалангой и даже сам ее описал, а Посидоний жил во времена Цезаря и все остальные вышеупомянутые писатели жили в императорскую эпоху, – но все же ни в одной из этих тактик мы не сможем найти ни слова о легионе и о его своеобразных формах борьбы. Мы находим в них все ту же самую седую теорию, переходящую в течение столетий из одной книги в другую и все еще оперирующую с длиннокопийной фалангой. Мы видим все тот же самый скудный схематизм, который основывает свои вычисления на численности нормальной армии, состоящей из 16 384 человек, так как это число можно постоянно делить пополам и так как оно дает возможность образовывать изящные равномерные подразделения, из которых можно конструировать тактические формы. Нет никакой необходимости дольше останавливаться на этом вопросе и перечислять все те ошибки и даже абсурды, которые были допущены в отдельных деталях².

Из числа римских писателей такой крупный человек, как Марк Порций Катон Старший, написал труд «О военном деле» («De re militare»). Если нам кажется вполне естественным, что именно первый латинский писатель прозаик, взявший в руку заостренную палочку для письма, стал писать как раз о военном деле, то тем удивительнее факт, что у него нашлось столь мало последователей и что в римскую императорскую эпоху свое преобладающее положение сохранили упомянутые нами греческие теоретики, которые имели возможность посвящать свои писания римским императором. Единственными достойными упоминания военно-теоретическими произведениями римской литературы этой эпохи являются одна утерянная работа Цельза и один труд Фронтина, бывшего очень видным полководцем, жившего в начале I в. н.э. и оставившего собрание военно-исторических примеров. Правда, весьма возможно, что самое лучшее погибло, а именно – те «Положения», которые Август издал для армии и которые были возобновлены и дополнены Траяном и Адрианом. Эти «Положения» являлись тем, что мы называем «уставом» в широком смысле этого слова. Они содержали предписания относительно набора, вербовки, организации, служебного распорядка, строевого учения, снабжения и управления. Может быть, практические указания и предписания были снабжены также теоретическими объяснениями и общими обоснованиями, так что устав был в то же время и руководством по всей военной науке, да к тому же таким исчерпывающим и таким всеобъемлющим, что именно поэтому в данной области уже дальше нечего было делать и не появлялось никакой новой литературы, тем более, что в военном искусстве в эту эпоху мы не видим какого-либо более или менее значительного и существенного прогресса.

Таким образом, в этой области могли появляться разве только технические указания и исследования, как, например, учение архитектора Витрувия о сооружении орудий. В связи с этим следует упомянуть также и описание римского лагерного расположения, приписываемое некоему Гигину.

Труд Катона и «Положения» императоров погибли, не сохранились до нашего времени. Но из них косвенно довольно много сохранилось в работе, составленной Флавием Вегецием Ренатом, – вероятно, при Феодосии Великом, а, может быть, даже при его внуке, Валентиниане III, в V в. Вегеций не был воином, практически знавшим военное дело, и не имел никакого представления о тех вещах, о которых он писал. Да он и не мог иметь эти знания и это представление, так как давно уже не существовало того римского войска, которое мы выше имели возможность изучить. Вегеций оплакивает гибель древней Римской империи и древней римской военной мощи и, делая выдержки из древних писателей, пишет свою книгу для того, чтобы показать, как это было во времена предков и что нужно сделать, чтобы возобновить древнюю славу. Но он не имеет никакого представления о том, что во времена предков также существовали различные эпохи, которые существенно отличались одна от другой, и компилирует свои выдержки, основываясь на более или менее ясных точках зрения, но при этом совершенно не учитывая хронологического момента³. Это обстоятельство приносит существенный ущерб исторической ценности его книги, но так как мы только теперь научились распознавать подобного рода ошибки, то это ни в какой мере не смогло ослабить последующее влияние этой книги и нанести ей какой-либо вред в смысле ее дальнейшего использования. Эту книгу читали в течение всех Средних веков. В эпоху Карла Великого этот труд был обработан применительно к потребностям франкского войска. В «Завещании» графа Эверарда де Фрея, жившего в эпоху Людовика Благочестивого (837), цитируется какой-то Вегеций. Готфрид Плантагенет при осаде замка Гайяр приказал внимательно просмотреть Вегеция, чтобы ознакомиться с наилучшими способами атаки. Начиная с X и до XV вв. существовало не менее 150 списков этой работы. В эпоху Возрождения эта книга неоднократно печаталась, а австрийский фельдмаршал принц де Линь объявил ее «золотой книгой» и писал по поводу нее: «Вегеций говорит, что некий бог вдохновил на создание легиона, я же нахожу, что некий бог вдохновил Вегеция».

Наиболее ценные части этой книги восходят главным образом к Катону и к «Постановлениям» Августа и Адриана, которые в ней цитируются. Но эта работа не имеет особенного философского значения и потому не оказала действительного влияния на военное искусство и на его развитие. Поэтому на эту книгу теперь смотрят и ее читают только под антикварно-историческим углом зрения. Но все же вполне понятно, почему в течение столь долгого времени ее столь высоко ценили и постоянно изучали. Практические военные деятели испытывают большую потребность в том, чтобы отдавать себе ясный отчет в своих действиях, а Вегеций хотя и не проникает в самую глубину, все же позволяет найти целый ряд положений, выраженных в отчетливой и понятной для всех форме, которые чрезвычайно полезны для размышлений и дискуссий на военные темы. Очень сомнительно, является ли правильным, что необходимо строить прекрасные мосты для противника и что более рекомендуется причинять неприятелю вред понемногу при помощи хитрости, чем полагаться на превратности открытого сражения. Во всяком случае этими положениями очень много оперировали. Что нельзя вести в бой солдат, которые недостаточно обучены; что нелегко разбить того, кто правильно умеет оценивать свои силы и силы своего противника, что всякая неожиданность повергает неприятеля в ужас; что тот, кто не заботится о снабжении своих войск, будет побежден, не подвергшись даже ударам меча, – все это такие истины, которые для своего признания не требуют классического авторитета. Но ведь и общие места должны же быть когда-нибудь формулированы, а будучи удачно облечены в форму теоретических рассуждений общего характера и перемешаны с блестками некоторой учености, общие места очень способствуют тому, чтобы сделать данную книгу популярной.

Даже те доктринерски-фантастические и забавные построения, которые мы иногда находим у Вегеция, как, например, его семь боевых порядков, из которых один имеет форму вертела, не смогли причинить вред его книге. Это звучало по-ученому, и ученые даже с большим удовольствием ломали себе голову над этой удивительной семеркой, подвергая ее изучению; на практике же на этот «вертел» обращалось так же мало внимания, как на «пустой клин» или на «щипцы».

Рассматривая вопрос относительно того, какие страны и какие племена поставляют наилучших рекрут, Вегеций разрешает его в пользу умеренной полосы и указывает, как он сам говорит (I, 2), причину этого явления, опираясь на авторитет самых крупных ученых. Он полагает, что народы, живущие под палящими лучами солнца, засушиваются чрезмерной жарой, и хотя их умственные способности более развиты, они в то же время обладают меньшим количеством крови и в силу этого менее устойчивы в бою холодным оружием: будучи малокровными, они меньше доверяют своим силам и сильнее боятся ран. Северные же народы, не будучи столь умственно развитыми, полнокровны и потому любят войну. Поэтому рекрут следует набирать в умеренной климатической полосе, где люди достаточно полнокровны для того, чтобы презирать раны и смерть, и в то же время обладают некоторым умственным развитием, что способствует поддержанию дисциплины в лагере и весьма полезно во время сражения.

Несмотря на такого рода заблуждения, римская военная литература ясно показывает трезвый склад мышления этого народа, обращенный на разрешение практических задач. Греческая же военная литература – как в «Киропедии», в которой Ксенофонт изложил свое учение, облекши его в поэтическую форму, так и в системах позднейших писателей, – целиком отразила умозрительный характер мышления греческого народа. Но чем меньше мы будем хвалить выводы греческой философии, имеющие отношение к военному делу, тем меньше мы сможем удержаться от того, чтобы воздать хвалу тому способу, при помощи которого эллины сумели сочетать изучение техники с идеями общего характера. Александриец Герон, написавший книгу о производстве орудий в эпоху Птолемеев, начинает свой труд со следующих вступительных слов⁴:

«Важнейшей и необходимейшей частью философского исследования является та ее часть, которая имеет своим предметом душевный покой, о чем трактовалось в большинстве исследований практических философов и о чем трактуется до настоящего времени, и я думаю, что теоретическое изучение этой темы никогда не кончится. Но механика стоит выше теоретического учения о душевном покое, так как она учит всех людей той науке, которая при помощи одной, и притом ограниченной, своей части дает возможность людям жить в состоянии душевного спокойствия. Я как раз имею в виду ту ее часть, которая трактует о сооружении орудий. Благодаря ей мы будем в состоянии никогда не испытывать страха, как в мирное время, не боясь нападения врага, так и при возникновении военных действий. Залогом этого является та мировая мудрость, которая скрывается в этих машинах. Поэтому нужно, чтобы эта часть (механики) всегда находилась в полном порядке, и на эту сторону дела нужно обращать самое серьезное внимание, ибо даже во времена самого глубокого мира можно только в том случае надеяться, что этот мир будет все более и более укрепляться, если должным образом будут относиться к делу сооружения орудий и обеспечивать свой душевный покой сознанием того, что это дело выполняется. А если замышляющие дурное заметят, что их противник обращает тщательное внимание на эту сторону дела, то они никогда не отважатся на нападение. Но если этим пренебречь, то всякое нападение, как бы незначительно оно само по себе ни было, будет иметь успех в том случае, если в городах против них не будет принято соответствующих мер».

Современный артиллерист, а вместе с ним и военный министр, так же как и каждый поборник военных вооружений, должны взвесить все значение этих слов древнего философа.

Примечания:

[1] Kochly und Rustow, «Griechische Kriegsschriftsteller», Zweiter Teil, Zweite Abteilung, S. 213.
[2] Нам нет никакой надобности вникать в рассмотрение чисто теоретических суждений, даже если они повлекли за собой вполне реальные эксперименты, как это делает Рюстов (Ructow, «Geschichte der Inf.», I, 54), ввиду того, что они не оказали никакого положительного влияния.
[3] Ферстер (J. С. Forster, «De fide Fl. Vehetii Renati» «Bonner Dissertation», 1879) обнаруживает во многих местах у Вегеция безнадежную путаницу.
[4] См. Kochly und Rustow, «Griechische Kriegsschriftstellern», I, 201.

Источник:

Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. «Директмедиа Паблишинг». Москва, 2005.